Е. Г. Ворледж. Воспоминания дочери
31 июля 2009 / Личности, Память
Глава третья
Концертные выступления
После окончания консерватории Лиззи поехала с матерью на летний отдых в Финляндию. Но Лиззи не умела отдыхать без дела: она записывала старинные финские напевы, много играла, занималась композицией. Там, вероятно, были завершены «Грустные думы» и сочиненный в последние консерваторские годы Valse Brilliant; написаны фортепианный аккомпанемент к La Streghe Паганини и прелестная вещица Chant d’amour. По возвращению в Москву Лиззи принимает участие в ряде консерваторских концертов уже не как ученица, а как лауреатка консерватории. Вот выдержки из рецензии на один из таких концертов:
25 октября, в годовщину десятилетия смерти Чайковского, Московская консерватория почтила память великого композитора и своего бывшего профессора экстренным концертом исключительно из его произведений. Отметим молодых лауреатов консерватории, впервые выступающих не в качестве учеников. С обычной чистотой, тонкостью и спокойствием исполнила г[оспо]жа Ворледж причудливую фортепианную G-dur’ную фантазию…
Упоминается еще и «блестящая игра скрипачки Любошиц». В этом концерте участвовали и выдающиеся певцы: Нежданова, Добровольская, Петров, окончившие консерваторию годом раньше (в 1902 г.). В конце ноября того же сезона Лиззи предпринимает поездку на родину своей матери, в Англию. Проездом они задерживаются на короткое время в Петербурге и Лиззи дает там ряд концертов. Выступления Лиззи в родном городе имели значительный успех. В «Петербургских ведомостях» писали:
Из Москвы приехала к нам молодая пианистка, г[оспо]жа Ворледж, давшая 1 декабря свой первый концерт в зале Кредитного Общества. Концертантка еще очень молода. Занималась она вначале в Петербурге у г. Кривошеина, очевидно, хорошо ей поставившего пальцы, а затем у проф[ессора] Шишкина в Москве, у которого она и кончила курс. В интерпретации сложной программы, в которую вошли концерт Грига, венгерская фантазия Листа, вещи Шопена и Шумана, она выказала способности к отчетливой и, вместе в тем, выразительной игре. У нее отчетливое, но мягкое туше. Концертантке нужно записать в актив, что она прибегла к оркестровому аккомпанементу, а не ко второму роялю, которым иногда думают заменить оркестр. Это указывает на известную широту требований, что в таком молодом возрасте встречается не часто. Пианистка включила также в программу La Streghe Паганини, где аккомпанемент написан ею. Похвально ее стремление не замыкаться в узкой специальности. Г[оспо]жа Ворледж имела успех, сыграв на bis, между прочим, «Лезгинку» Рубинштейна.
Рецензии на остальные ее концерты в Петербурге носят такой же благоприятный характер. «Новое Время», например, отмечая ее виртуозные способности и отсутствие аффектации, пишет: «При дальнейшем совершенствовании г[оспо]жа Ворледж смело может надеяться на прочное положение среди выдающихся пианистов — виртуозов нашего времени».
После успешных выступлений в Петербурге Лиззи с матерью едут в Лондон. Юная пианистка имела там большой успех, но не вполне была удовлетворена этой поездкой, отметив, что там недостаточно ценят и понимают серьезную музыку. К тому же она тосковала по России; трогательно, что свою Chanson Russe она переработала и окончательно отделала именно во время пребывания в Англии. В Лондоне был издан сборник ее произведений, в который вошли: Chanson Russe, Valse Brilliant, Chant d’amour и Chanson triste. Позднее в Англии вышел еще сборник, состоящий из тех же произведений, но в переложении для скрипки, виолончели и фортепиано. Первый сборник был «академическим» изданием. На строгой обложке значилось: «Четыре блестящих пьесы для фортепиано» и фамилия автора. Но когда Лиззи, не терпящая ничего показного и крикливого, увидела второй сборник, то ужаснулась: на обложке красовались цветные виньетки; в одном случае это было изображение эстрады в концертном зале с играющими на ней музыкантами, в другом — нечто вроде ресторана. В этих виньетках сказались коммерческие наклонности лондонских издателей!
Что можно сказать об этих ее юных произведениях? Все они мелодичны, сдержанно благородны и закончены. Chanson Russe написана в стиле «Времен года» Чайковского, мягко и задушевно. Valse Brilliant — это действительно «блестящий» вальс. В головокружительном темпе задорно звучит мелодия вальса; ненадолго вкрадываются минорные тона, тема замедляется, мелодия звучит лирически — неясно; затем вновь выплескивается блестящий каскад ликующего задора и вальс заканчивается в бравурном темпе. В будущем Лиззи часто с успехом бисировала этим вальсом на своих концертах. Chant d’amour — вещь настолько индивидуальная, настолько проникнутая личным обаянием композитора, что ее трудно описать. Правая рука ведет мелодию, певучая стремительность которой рисует чувство юное, пылкое и чистое. Левая аккомпанирует гармоничными отрывистыми аккордами, напоминающими звучание арфы. Лиззи, очень любившая струнные инструменты и оркестр, под аккомпанемент которого всегда играла с наслаждением, часто в композиции применяла как бы оркестровый характер письма. Так, например, если у нее в Chant d’amour слышится арфа, то в Chanson triste, в певучем легато ведущего голоса звучит виолончель. В Chanson triste мелодия двухголосная; это будто бы сдержанно-грустный разговор двух близких сердец — двух любящих подруг. Один голос о чем-то спрашивает, жалуется на что-то; другой утешает, успокаивает; это предчувствие разлуки, грустное прощанье. Голоса вновь сплетаются в одно движение. Эта вещица проникнута глубоким чувством: она была написана в память о горячо любимой рано умершей подруге.
В марте 1904 г. Лиззи снова в Москве. 18-го марта она давала концерт в Малом зале консерватории в пользу раненых воинов на Дальнем Востоке и исполняла произведения Бетховена, Шумана, Рубинштейна, Шопена, Вагнера и Листа. 23 октября 1904 г. в Большом зале консерватории Лиззи участвовала в концерте, где в числе многих участников были Ф. И. Шаляпин и А. И. Южин. Вот выдержка одной из рецензий на данный концерт:
Капитальным номером концерта была музыка Бетховена к «Эгмонту» Гете. Оркестровое исполнение, которым руководил В. И. Сафонов, сопровождалось чтением монолога Эгмонта, великолепно проведенного А. Н. Южиным. В концерте еще участвовали пианистка Е. Г. Ворледж, органист Сабанеев и Ф. И. Шаляпин. Последний, говорят, пел нездоровым, но это не помешало ему иметь шумный успех. Во втором отделении выступили солисты из лауреатов Консерватории за последние годы. Б. Сабанеев оказался прекрасным органистом; им исполнена была фантазия Баха. Молодая пианистка г[оспо]жа Ворледж сыграла блестящую «Венгерскую фантазию» Листа для фортепиано с оркестром, выказав при этом отличную технику и музыкальность. Пианистка Ворледж получила лиру и букет.
Лира эта сохранилась на многие годы, и я хорошо ее помню. Это было в своем роде произведение искусства: она была выше человеческого роста и вся состояла из иммортелей. Цветы были бело-розовые и искусно укреплены, головка к головке, на железной раме. Все это стояло на бамбуковой подставке. Помню, какое удовольствие доставляло мне, маленькой, прикасаться рукой к этой упругой, вечно цветущей, чуть шуршащей поверхности. Бело-розовые муаровые ленты спускались с золоченых перекладин лиры; на них золотыми буквами блестели слова: «Талантливой пианистке Е. Г. Ворледж». То были годы расцвета музыкальных способностей и виртуозного таланта Лиззи.
Концертные выступления ее были многочисленными, и упоминать о каждом из них было бы утомительным и излишним. В основном она играла в консерваторских симфонических концертах под руководством В. И. Сафонова. Сафонов очень любил выступать с талантливой молодой пианисткой; ему импонировали ее любовь к оркестру, ее cкромность, выдержка, умение находить выход из затруднительного положения. Однажды, во время исполнения трудного концерта в сопровождении оркестра под управлением Сафонова, она вдруг сбилась, потеряла нить, но тут же, овладев собой, удачно смодулировала, вновь перешла к прерванной теме, и пальцы уверенно пронесли ее мимо коварного места. Доиграв концерт, она поспешно ушла с эстрады, расстроенная случившимся и не без трепета перед возможным гневом Сафонова. Но он только похвалил ее за находчивость.
В другой раз Лиззи заслужила похвалу Сафонова довольно оригинальным образом. После одного из симфонических концертов был организован банкет. Сафонов был в хорошем расположении духа, шутил. Зашла речь о музыкальной памяти. Сафонов вызвался проверить музыкальную память присутствующих тут же, за столом и стал произносить труднейшие скороговорки! Неизвестно, как другие из собравшихся музыкантов справились с такой необычной задачей, но Лиззи безошибочно и точно повторяла все скороговорки вслед за Сафоновым, чем и вызвала его похвалу.
Эти годы не были бесплодными у Лиззи и на композиторском поприще. Среди ряда крупных вещей, написанных ею в этот период, можно назвать «Концерт для фортепиано с оркестром» и «Мазурку», Однако, как не приятно было молодой пианистке чувствовать крепнущие силы своего таланта, как не часты были концерты, на которые она приглашалась и где она выступала среди лучших музыкальных сил того времени, за редким исключением все эти концерты были благотворительными. Все они были в пользу каких-либо фондов или отмечали знаменательные даты, как, например, ежегодно устраиваемые консерваторские вечера в память Рубинштейна или Чайковского. Концерты эти ничего, кроме чувства артистического удовлетворения не давали, а «свои» концерты, очевидно, устраивать было трудно. Надо было изыскивать средства существования помимо концертной деятельности.
В сентябре 1904 г. Лиззи начинает работать преподавателем класса фортепиано в Музыкальной школе О. А. Виноградской. Лето 1906 г. Лиззи, или как ее уже, пожалуй, пора называть Елизавета Георгиевна, отдыхает в Покровском Стрешневе (в те годы это был глухой деревенский уголок). Там она знакомится с одной консерваторкой–скрипачкой, ученицей Гржимали, и это знакомство возрождает ее любовь к скрипке. Она с увлечением аккомпанирует скрипачке, пишет скрипичные вещицы.
Примерно в это же время Елизавета Григорьевна знакомится со своим будущим мужем Н. С. Ивачевым. Это был человек очень серьезный, образованный, знающий языки, увлекающийся живописью и сам очень недурно рисующий. По специальности он был математик, преподавал в одной из гимназий Москвы. В музыке он понимал мало, но чувствовал и ценил хорошие сочинения. Игра Елизаветы Ворледж произвела на него, как он потом говорил, чарующее впечатление и совершенно покорила его. Елизавете Георгиевне молодой математик, очевидно, понравился своей серьезностью, начитанностью и скромностью. Люди, хорошо знавшие ее, удивлялись этой дружбе, считая, что между молодыми людьми было очень мало общего. Однако дружба перешла вскоре в более сильное чувство. В 1908 г. Елизавета Георгиевна вышла замуж и приняла русское подданство. Семейная жизнь, материнство на несколько лет почти полностью оторвали ее от артистической деятельности. Она почти целиком перешла на педагогическую работу. Кроме занятий в музыкальной школе Ворледж начала работать в Николаевском институте, где вела класс фортепиано.
Концерт, который Елизавета Георгиевна дала в марте 1908 г., был одним из заключительных в данный период.
14-го марта в Малом зале Консерватории состоялся концерт пианистки Ворледж. Г[оспо]жа Ворледж уже тем выделяется среди других пианистов — концертантов, что составила программу своего концерта почти целиком из произведений новой музыки, подобранной с большим вкусом и умением. Включив в нее два произведения Чайковского и Грига, г[оспо]жа Вордедж всю остальную часть программы отдала современникам — Скрябину, Рахманинову, Глазунову, Лядову, Дебюсси. Такая программа, придав всему концерту окраску свежести и новизны, в значительной мере способствовала тому крупному успеху, который выпал на долю этой умной и чуткой артистки. В исполнительском даровании г[оспо]жи Ворледж прежде всего привлекает серьезная вдумчивость, изящество простого исполнения и отсутствие кричащих дешевых эффектов. Г[оспо]же Ворледж особенно удается лирическая музыка. Здесь с яркой рельефностью выступают достоинства артистки: мягкое туше, красивый и певучий тон, отсутствие рисовки и благородная простота музыкального выражения. У публики г[оспо]жа Ворледж имела крупный и заслуженный успех.
На фотографии Елизавета Георгиевна сидит в белом платье среди множества корзин с цветами — подношениями после концерта.
Лицо ее мило-серьезно и немного устало; глаза смотрят как бы с легким упреком; она была слишком скромна, чтобы фотографироваться на фоне трофеев своих артистических успехов и села в кресло у цветов лишь по настоянию близких: «подумать только, сняться так среди этих корзин — говорила она потом, — как глупо». Такой осталась она на всю жизнь, сочетая большие дарования с огромным трудолюбием и необыкновенной скромностью.