Российский музыкант 2.0

В контрасте мрака и света

27 ноября 2008 / Опера

25 сентября 2008 г. в Большом зале состоялась премьера «Царской невесты». Новая постановка оперного театра Московской консерватории — достойный вклад нашего вуза в багаж музыкальных торжеств широко отмечаемого 100-летия со дня кончины Н. А. Римского-Корсакова.

Говоря о «Царской невесте», Римский-Корсаков замечал, что его опера написана «для строго определенных голосов и выгодно для пения». Может быть, поэтому репертуар оперной студии консерватории наряду с полным «Евгением Онегиным» всегда включал и сцены из «Царской». Но только сцены, а не целый спектакль. «Драматической музыкой меня обычно обносят», — сетовал Римский-Корсаков. Избрав, наконец, жанр лирико-психологической драмы, он не просто отошел от привычных черт сказочной оперы, но с особой тщательностью музыкально выписал и ярко очерченные характеры, и сложные, трагические коллизии исторической драмы Мея, положенной в основу либретто.

Постановщики нового спектакля — музыкальный руководитель и дирижер проф. А. Н. Якупов, режиссер проф. Н. И. Кузнецов, хормейстеры проф. В. В. Полех и Н. Гулицкая, художник Е. Ярочкина — отнеслись к замыслу композитора с большим вниманием. Богатая нюансами партитура Римского-Корсакова была замечательно прочитана оркестрантами. Особенно выразительно звучали разнообразные соло. Несмотря на то, что оркестр располагался на сцене, в левой ее части, даже громкая медь не заглушала голоса певцов. Подстать оркестрантам были и хористы. И хотя хоровые номера подверглись некоторым купюрам, перед публикой предстали и грозные опричники, и сенные девушки Грязного. Завораживали и пение девушек, и их плавный хоровод, и бойкая пляска (балетмейстер — Т. Петрова). Но особая нагрузка — как музыкальная, так и актерская — легла, естественно, на исполнителей главных ролей. В наибольшей степени это относится к партии Любаши (М. Нерабеева, класс проф. И. В. Ромишевской, диплом).

Вообще говоря, играть и петь Любашу очень непросто: нужно угадать мельчайшие оттенки этого непрерывно развивающегося образа, к тому же в ее партии много «каверзных» мест — и сольных, и ансамблевых. Чего стоит ее знаменитая песня, где голос остается без поддержки оркестра! Это «немало устрашало певиц», по словам самого композитора. «Но боязнь их оказалась напрасной, — продолжает он, — все певицы оставались, к удивлению своему, всегда в тоне, а я говорил им, что песня эта у меня заговоренная». Однако в данном случае «колдовство» композитора, к сожалению, не помогло: детонация была чересчур заметной. Не все удалось исполнительнице и в ансамблевых номерах. В трио Любаши, Грязного и Бомелия (I действие) баритон и тенор полностью перекрыли меццо-сопрано, звучащее из укрытия, где прячется Любаша. Нелегко далось певице и ариозо «Ведь я одна тебя люблю» — то ли корсаковское указание Lento, molto espressivo было понято буквально, но сложилось впечатление, будто дирижер специально сдерживает темп. Более удачным стал другой сольный эпизод Любаши — знаменитое «Господь тебя осудит» во II действии. Обнаружилось, что голос исполнительницы, достаточно «закрытый» и тихий, временами нестабильный, может звучать насыщенно, объемно и выразительно. Да и сцена с Бомелием, несомненно, была выигрышной для певицы: тенор и меццо-сопрано звучали сбалансированно и гармонично.

Более убедительно была исполнена партия Марфы (М. Начкебия, класс проф. З. Л. Соткилавы). Певица уверенно и свободно владеет верхним и средним регистрами вокального диапазона, самые высокие ноты звучат ярко и в то же время нежно. Особенно проникновенное впечатление оставила первая ария Марфы: чистый, светлый тембр исполнительницы словно обдавал весенней свежестью. А в сцене смерти сначала ее голос звенел напряженно и надломленно, как сорванный «лазоревый колокольчик», потом вдруг становился хрупким — казалось, еще мгновение, и он разобьется о воздух, рассыплется на мелкие серебристые осколки…

По контрасту с ангельским сопрано Марфы сумрачно, темно и в то же время патетично звучал баритон Грязного. Вообще мужские партии поручили опытным певцам: Грязного и Бомелия пели солисты оперного театра консерватории (С. Чучемов и Д. Галихин), Малюту — аспирант А. Архипов (класс проф. П. И. Скусниченко). Лыков (Д. Мазанский, класс проф. А. С. Ворошило) и Собакин (В. Дорожкин, класс проф. П. С. Глубокого) тоже оставили благоприятное впечатление. Ариозо Лыкова «Иное все, и люди, и земля» заиграло нежными и в то же время яркими «южными» красками. Еще больших похвал заслуживает исполнение арии «Туча ненастная» (III действие). Как известно, Римский-Корсаков написал этот номер уже после завершения оперы, специально по просьбе А. В. Секар-Рожанского. Зачастую певцам не удается сделать выразительным привычный для «арий радости» До мажор, но в нашем спектакле слушателя ожидал приятный сюрприз: чувство легкости, просветления сменялось бурной радостью и, наконец, ликованием. От привычной статичности не осталось и следа: все подчинялось единой линии нарастания. Очень рельефно оттеняли эту полетную арию мрачные фразы Грязного. Кстати, решающий момент сцены выполнен весьма оригинально: вопреки авторским ремаркам, Грязной готовит колдовское питье в одиночестве — ненавистный ему жених Марфы в это время выходит из горницы.

В постановке, в целом традиционной, есть и другие интересные моменты. Прежде всего, это подчеркнутое противопоставление «небесной» Марфы и «земной» Любаши, символичность образа Марфы. Одета она всегда в белое: в эпизоде с Дуняшей — белый сарафан, в сцене смерти — белоснежное, свободного покроя одеяние. Так выглядят ангелы на средневековых миниатюрах, существа из иного мира. Видна вдумчивая работа художника по костюмам — Т. Скороходовой. Сценический облик Марфы как бы «дематериализован» и обособлен, сгущая и без того тревожную атмосферу «Царской невесты».

Когда Марфу пела Н. Забела-Врубель, ее героиня умирала на «царском месте». Режиссер Н. Кузнецов нашел иное решение: Марфа, принимая Грязного за Лыкова, встает с «царского места», протягивает вперед руки, будто ищет что-то в пространстве, а затем умирает в объятиях Грязного. Главные герои словно находятся в ином измерении. И только с возгласом «О Господи!» в этот мир хрупкой красоты врывается реальность и следует стремительное завершение сцены в траурном ре миноре.

Из таких оттенков складывается общий колорит постановки — колорит сумрачный, грозовой и в то же время с ослепительными вспышками света. Контраст мрака и света, физически ощущаемый каждую минуту, может быть, и есть главная находка этого спектакля. Спектакля, который, будем надеяться, теперь останется в постоянном репертуаре оперного театра Московской консерватории.

Елена Ровенко,
студентка IV курса ИТФ

Опубликовано в газете «Российский музыкант», ноябрь 2008