Российский музыкант 2.0

Глава четвертая. Первые годы директорства в Московской консерватории (1866–1871) // Л. Баренбойм

12 августа 2008 / Николай Григорьевич Рубинштейн. История жизни и деятельности

Страницы: 1 2 3 4 5 6

Обратим внимание на некоторые особенности этих программ:

• как и раньше, Рубинштейн выступает в бенефисных концертах также и в качестве дирижера, но теперь музыка, предназначенная для фортепиано, начинает занимать все больше и больше места;
• в рубинштейновский репертуар входит почти все наиболее интересное, что было написано в те годы русскими композиторами для фортепиано (пьесы Чайковского, Балакирева и А. Г. Рубинштейна);
• наконец, Николай Григорьевич использует свои концерты,. на которые стекалось множество людей, для того, чтобы представить публике неизвестных еще русских авторов (в рассматриваемые годы — Лароша, в композиторский талант которого он верил) и даровитых учеников консерватории (в приведенных программах певиц и певцов).

Газеты тех лет уделяли Рубинштейну-пианисту немало внимания. О чем же они писали?

• О громадном виртуозном мастерстве Рубинштейна («техника исполнения доведена до высшей степени», «высшее обладание механизмом», «необыкновенная сила октавных пассажей»);
• о поэтичности его игры («в исполнении своем г. Рубинштейн снова блистал тем обилием чарующей поэзии, которую он умеет сообщить как самому крупному, так и самому незначительному произведению»);
• о драматической контрастности, характерной для его искусства («контраст между энергическими и воздушно-фантастическими элементами < …> был передан г. Рубинштейном с совершенством драматизма, делающим всякое описание недостаточным»);
• о мастерском использовании фортепианных колоритов («большое мастерство владеть педалями и этим самым давать инструменту как бы разные регистры»);
• об умении, когда музыка того требовала, «петь» на фортепиано («он поет на своем ударном инструменте в лирических пьесах», «мягкое туше, делающее из фортепиано инструмент певучий»).

Впрочем, обо всех этих чертах не раз писалось и в критических статьях о пианистическом искусстве старшего Рубинштейна. В чем же своеобразие младшего? В том, что в его игре «нервная энергия, в которой сказывалось вдохновение и увлекающая сила таланта», сочеталась:

• с «поразительной отчетливостью и рельефностью высказывания» («ясность каждого пассажа < …> отчетливое исполнение трудностей современной техники», «каждая фраза в каждом голосе выступала так отчетливо и рельефно, как будто играют не две, а несколько рук»);
• со «строгостью мысли» («все здесь строго, правильно и все изящно и художественно»);
• с гармоничностью того, что он делал («если вникнуть в красоты его игры, то заметишь в них гармоническое сочетание, которое и составляет основное достоинство таланта этого пианиста»);
• со спокойствием исполнения («даже самое спокойствие исполнения здесь не во вред эффекта, а, напротив, как нельзя более кстати»)¹.

В одном из писем того времени И. С. Тургенев заметил (тут сказался, конечно, определенный музыкально-эстетический вкус писателя), что «г. [H] Рубинштейн играет лучше брата, проще и чище»². Начали сравнивать в те годы игру обоих братьев многие. В их числе был и Кюи: «Николай Рубинштейн — один из лучших пианистов, каких только Петербургу пришлось слышать. Весьма естественно и всего ближе сравнивать его со старшим братом, г. Антоном Рубинштейнам. Сила и полнота звука у обоих одинаковы, огонь исполнения и стремительность игры — одинаковы, и если старший брат превосходит младшего в законченности и неподражаемой деликатности piano, в местах сильных игра г. Н. Рубинштейна несравненно отчетливее»³.

Случилось так, что в марте 1870 года в Москве один за другим сыграли Пятый концерт Бетховена Карл Таузиг и Николай Рубинштейн. Критики, естественно, сравнивали разные интерпретации концерта. При таком сопоставлении в пианизме Рубинштейна обнаружились некоторые новые стороны, о которых в нашей работе еще не шла речь: «Концерт Бетховена, тот самый, который играл в своем концерте г. Таузиг, вышел совсем другим в исполнении г. Рубинштейна. Таузиг < …> придает этому концерту характер строгой классичности, исполняет его, так сказать, объективно. Г. Рубинштейн, наоборот, придает всему концерту характер некоторого романтизма и мечтательности < …> играет его теплее и, если можно так выразиться, субъективнее»⁴.

Первая газетная антирубинштейновская кампания

Рубинштейн был любим в Москве до чрезвычайности. Но сложная и многосторонняя деятельность «любимца Москвы», «баловня Москвы», «фаворита Москвы», как его нередко именовали в периодике, в письмах и в мемуарной литературе, протекала на фоне всякого рода наскоков на его личность, поступки и поведение со стороны падкой на сенсацию газетной и журнальной братии. Здесь было все — от булавочных уколов и мелких придирок по пустякам до систематических и длительных гонений. Нашли подтверждение мудрые слова индийской пословицы: камни бросают только в плодоносные деревья. Антон Рубинштейн умел в таких случаях невозмутимо идти своим путем. Младший брат также не менял направления выбранной им дороги, но не обладал столь же устойчивой и крепкой, как старший Рубинштейн, нервной организацией и остро реагировал на каждый выпад газетчиков.

Все началось с язвительных замечаний по поводу выхода Рубинштейна по принципиальным мотивам из состава старейшин им же (совместно с Островским) организованного Артистического кружка. Вскоре последовали оскорбительные выпады по адресу открывавшейся консерватории со стороны неких «Обскурантов» в газетенке «Антракт». Нет, тут не было споров о путях организации русского профессионального музыкального» образования (как это случалось в период организации Петербургской консерватории). Попросту имело место низкое стремление злобствующих мещан уязвить и поиздеваться⁵. Через полгода после открытия консерватории в прессе возникла острая полемика, наделавшая много шуму, по поводу выхода из состава ее профессоров пианиста Юзефа Венявского, выхода, вызванного тем, что Рубинштейн настаивал на соблюдении пунктов подписанного профессором контракта⁶. Защищавшая позицию Николая Григорьевича газета писала: «Смело говорим. что без г. Рубинштейна консерватория в Москве немыслима. Много говорунов, но деятелей мало. Тем непростительнее становится легковерие тех, кто вольно или невольно вторит вздорным рассказам на его счет, выдуманным мелкими музыкальными самолюбиями и распространяемыми праздными болтунами < …> И находятся еще голоса, которые готовы подхватить хором: «А! Что! Видели? Вот он, деспот!» Другого обвинения придумать не могли, зная бескорыстие и преданность делу г. Рубинштейна»⁷. Спустя некоторое время Совету консерватории пришлось исключить из консерватории двух учениц, (в их числе очень способную ученицу самого Николая Григорьевича) из-за их неэтичных поступков по отношению к профессору Дюбюку. И снова в прессе началось поношение консерватории и ее директора⁸…

Атмосфера накалялась. Кипение страстей достигло кульминации во время судебного процесса, возбужденного против Рубинштейна действительным статским советником П. К. Щебальским, отцом одной из учениц консерватории. Суть дела сводилась к следующему. В. П. Щебальская, избалованная девица из сановного дома, манкировала занятиями. Рубинштейн вызвал ее для объяснения в директорский кабинет и, выведенный из; себя ее вызывающим поведением, крикнул ей: «Ступайте вон!» Ученица сочла себя оскорбленной, и отец ее заявил жалобу мировому судье. Здесь, у мирового судьи, Рубинштейн был признан (8 декабря 1869 года) невиновным. Щебальский перенес дело в высшую инстанцию — в так называемый Мировой съезд, а там в происшедшем усмотрели оскорбление, нанесенное низшим чином (выше губернского секретаря Рубинштейн так и не поднялся) генеральской дочери. «Губернский секретарь» (сиречь директор консерватории) был признан виновным и приговорен (2 марта 1870 года) «к штрафу в 25 рублей, в случае же несостоятельности к аресту при московском арестантском доме на 7 дней»⁹. Рубинштейн не мог согласиться с судебным постановлением, унижавшим его достоинство, и подал кассационную жалобу в Сенат. Но до ее разбора прошло много месяцев.

А пока, если воспользоваться словами Чайковского, «вся: Москва помешалась на этом деле»¹⁰. И не одна только Москва: почти все русские газеты подробно или вкратце освещали рубинштейновский процесс; часть прессы смаковала детали и стремилась очернить Рубинштейна. Вот два примера. Одна из петербургских газет писала: «Сей почтенный виртуоз — очень плохой педагог. Известно, до какой степени он вспыльчив, а потому и дерзок < …> Темные стороны его педагогической деятельности хорошо известны москвичам»¹¹. А вот что было напечатано в другой петербургской газете: «Г. Рубинштейн сознается, что он человек нервный и вспыльчивый; вряд ли эти качества могут мирно уживаться с тою педагогической деятельностью, которую он себе устроил. От педагога требуется более, чем от кого-либо другого, сдержанности и внешнего приличия, приобретаемых только воспитанием. За отсутствие этих достоинств нынешнего представителя названного учреждения особенно много винить нельзя, потому что, как известно, к педагогической деятельности он себя не готовил и только случайно вступил на эту, по-видимому, весьма трудную для него карьеру»¹².

Шипение и жужжание осиного гнезда и болезненные укусы сказались на здоровье — и без того некрепком — Николая Григорьевича. В частности, глубокий обморок и временный паралич после дебюта его ученицы Зограф 6 февраля 1870 года о чем уже говорилось) пали на время, когда антирубинштейновекий поход газетчиков был в самом разгаре.

Москвичи и московские музыканты не остались безучастными к развернувшейся кампании и выказывали сочувствие Рубинштейну и согласие с его консерваторской деятельностью. Это проявилось как в демонстративных овациях, которыми встречали и провожали Рубинштейна на концертах, так и в сочувственных адресах, которые, по словам Чайковского, на него сыпались¹³. Пресса же нередко в издевательском тоне писала и об этих манифестациях сочувствия, и об этих адресах.

Не было сил терпеть дольше свистопляску, затеянную вокруг него. Единственную форму протеста Рубинштейн видел в том, чтобы оставить Музыкальное общество, консерваторию и покинуть Москву. Он не скрывал своего намерения, и о нем известила общественность сочувствовавшая Рубинштейну печать: «…г. Рубинштейн, находя < …> приговор Московского мирового съезда выражением неодобрения его деятельности как директора консерватории, намерен покинуть это учреждение, и вместе с ним выходят многие другие профессора < …> После Рубинштейна в Москве решительно не на ком остановиться для должности директора консерватории»¹⁴.

Николай Григорьевич был тверд в своем решении. Ни обращение дирекции Московского отделения Музыкального общества, ни письма родителей учащихся не поколебали его. И только после того, как сами ученики и ученицы стали упрашивать его остаться, он сдался на уговоры и обратился к ним с письмом, большую часть которого позволим себе привести:

Я так близко принял к сердцу последнюю постигшую меня неприятность не из личного самолюбия, а из чувства глубокого уважения и любви к искусству, к нашему учреждению и ко всем вам; мне казалось недостойным Музыкального общества и консерватории в общем ее составе иметь своим представителем человека, на деятельность которого общественное мнение, выраженное несколькими лицами, набросило заслуженно или незаслуженно тень. Вот почему я объявил Дирекции мое намерение оставить консерваторию и Русское музыкальное общество. С тех пор я удостоился со стороны публики, со стороны ваших родственников и, наконец, вас самих различных заявлений сочувствия моей деятельности; я увидел, что не мне одному (как я прежде думал) будет тяжело расставаться с вами, но что и большинство общества желает, чтобы я продолжал начатую мною деятельность, и я признаюсь вам, что все это поколебало мое прежнее намерение. Товарищи мои приискали меры, которыми можно гарантировать наше учреждение впредь от подобных недоразумений, и я согласился остаться < …> У вас же, Милостивые государыни и Милостивые государи, есть средство еще гораздо сильнейшее меня удержать, это — более серьезный взгляд на искусство, неусыпный труд к достижению возможно-то совершенства и вследствие этого неминуемые успехи. Ваше искреннее сегодняшнее заявление дает мне право надеяться, что ваши занятия будут служить мне ежедневным, постоянным заявлением сочувствия моей деятельности и стремления сделаться в скором времени моими сотрудниками по делу развития, музыкального искусства в России. Я нисколько не охладел к моим обязанностям и нисколько не изменил мой взгляд на консерваторию. Ни я, ни мои товарищи не обращались и не будут обращаться с вами как с чужими, имеющими за известную плату право на получение известного числа уроков. Вы с нами составляли и составляете одну музыкальную семью, и пока я буду в консерватории, я постараюсь поддержать именно эти отношения между нами, учащими, и вами, учащимися. Отдельные случаи недоразумения не могут нарушить этой господствующей между нами связи. Только при таких условиях я считаю возможным достижение нашей общей цели, а именно развития музыкального искусства в нашем дорогом отечестве. С другой стороны, ни я, ни другие наши профессора не считали и не считают вас своими подчиненными, а смотрели и смотрят на вас как на своих младших товарищей и будущих сотрудников в общем деле. Если этот взгляд разделяется вами всеми, я готов и даже обязан принести в жертву чувство личного оскорбления: и хладнокровно переносить всякие нападки, делаемые на меня в печати; если мы все держимся этого взгляда, то я даю вам слово, насколько это от меня зависит, не расставаться с вами иначе, как в случае смерти или совершенного расстройства моего здоровья¹⁵.

Все, казалось бы, прояснилось. «…Очень радуюсь, — писал Рубинштейну Балакирев, — что Ваши истории благополучно покончились и что Вы остаетесь в Иерихоне»¹⁶. Летом 1870 года после бетховенских концертов в Кенигсберге Николай Григорьевич отправился на лечение в Висбаден. Нервы его были еще возбуждены, и так как он привык и умел снимать нервное напряжение азартной игрой и риском, то в Висбадене пристрастился к рулетке. Вопреки его твердой вере, что в конце концов он сорвет банк, Николай Григорьевич проигрался в пух и прах… Нисколько не расстроенный, он в конце августа, бодрый и отдохнувший, но без копейки в кармане, вернулся в Москву и приступил к повседневным делам.

Но 1870/71 учебный год принес ему сюрпризы, заставившие его вновь задуматься над своей дальнейшей судьбой и решать вопрос, не придется ли ему все же уехать из Москвы. Нападки прессы, правда, прекратились, и к тому же Сенат (27 ноября 1870 года) отменил приговор московского Мирового съезда. Но теперь, в первой половине 1871 года, консерватории грозило закрытие из-за отсутствия денежных средств. Такова была новая беда. О ней говорили тогда все члены консерваторского кружка, в их числе и Чайковский: «Дела нашей Консерватории еще колеблются, и будущность ее неизвестна < …> для дела я буду жалеть и возмущаться, если она лопнет…»¹⁷. Сверх того Рубинштейн остро реагировал на то, что на его очередном бенефисном концерте (на таких концертах зал обычно ломился от множества слушателей) народу было очень мало. «В нынешний же год,— писал Ларош, — совершилось чудо: в концерте г. Рубинштейна (18 марта) зала была более чем наполовину пуста. Неужели и эта популярность, так прочно стоявшая среди стольких колебаний вкуса, дожила до своей кончины»¹⁸. При его впечатлительности и мнительности Рубинштейн усмотрел в материальной неудаче концерта выражение общественного недоверия к его музыкально-административной и педагогической деятельности. К тому же его очень обеспокоило, что его номинальная жена, с которой он давно разъехался, вернулась в Москву¹⁹.

И снова Рубинштейн стал подумывать, не придется ли искать пристанища в каком-либо другом городе. В этой связи он принял предложение безвозмездно выступить в Вене (надо было завоевать положение и за границей) и давал летом 1871 года с Лаубом и Косманом концерты в Бадене. О неопределенности его жизненных планов свидетельствует письмо А. Г. Рубинштейна к матери: «Он [Николай] должен на будущую зиму пригласить антрепренера для концертного турне (так как думает оставить Москву). Может быть, великая княгиня Елена Павловна последует, наконец, моему совету и пригласит его директором в Петербург (Заремба уволен, а его место временно занял Азанчевский). Однако все это только предположения, точнее и определеннее ничего узнать не удается»²⁰.

Но и на сей раз, добившись кое-как укрепления финансовых дел Московской консерватории, Рубинштейн не бросил родной город и вступил в последнее десятилетие своей недолгой жизни обитателем Москвы. 

1. Приведенная «мозаика» цитат составлена по следующим газетным статьям: 1) Пановский Н. Концерты. Московские ведомости, 1868, 5 марта, № 48. 2) Раппопорт М. Я. Из артистического мира. Сын отечества, 1868, 24 марта, № 12. Подп.: М. Р. 3) Фаминцын А. Внутренние новости. Голос, 1868, 27 марта, № 87. 4) Загуляев М. А. Прошлая неделя. Концерт гг. Рубинштейна и Лауба. Голос, 1868, 24 марта (5 апреля), № 84. Подп.. X. Л. 5) И. Петербургская хроника. Концерт гг. Лауба и Рубинштейна. Русский инвалид, 1868, 24 марта, № 81. 6) Биржевые ведомости, 1869, 3 декабря, № 324 (Петербургская летопись) 7) Северная пчела, 1869, 6 декабря, № 72 (Петербургская хроника) 8 ) Ларош  Г. Музыкальная хроника // Голос, 1870, 19 февраля, № 40. [обратно]
2. Тургенев И. С. Полн. собр. соч.: Письма. Т. 6. М., 1963. С. 186. [обратно]
3. Кюи Ц. А. Гг. Николай Рубинштейн и Лауб // Санкт-Петербургские ведомости, 1868, 28 марта, № 35. Подп.:***. [обратно]
4. Размадзе А. С. О концерте г. Н. Рубинштейна. Лит. прил. к Муз. вестнику, 1870, № 5. Подп.: Р. А. [обратно]
5. См., например: Антракт, 1866, 6 августа, № 31; Антракт, 1866, 28 августа, № 33 и др. [обратно]
6. См., например: Современная летопись, 1867, январь, № 1; Антракт, 1867, 2 апреля, № 13 и др. [обратно]
7. Молва, 1879, 17 февраля, № 46. [обратно]
8. См., например, Современные известия, 1869, 18 марта, № 75; Санкт-Петербургские ведомости, 1869, 25 мая, № 142 и др. [обратно]
9. Всеобщая газета, 1870, 4 марта, № 38 (Судебная хроника). [обратно]
10. Чайковский П. Полн. собр. соч.: Лит. произведения и переписка. Т. 5. М., 1959. С. 208. [обратно]
11. Новое время, 1870, 17 ноября, № 16 (Процесс г. Щебальского против Н. Г. Рубинштейна). [обратно]
12. Русские ведомости, 1870, 10 января, № 7 (Московские вести). [обратно]
13. Чайковский П. Полн. собр. соч.: Лит. произведения и переписка. Т. 5. М., 1959. С. 208. [обратно]
14. Всемирная иллюстрация, 1870, № 66 (С-ч А. Московская жизнь. С. 251.). [обратно]
15. Рубинштейн Н. Г. Письмо учащимся Московской консерватории // Центральный государственный архив литературы и искусства. Ф. 661, оп. 1, ед. хр. 8, лл. 133-133 об.). [обратно]
16. Балакирев М. А. Переписка с Н. Г. Рубинштейном и М. П. Беляевым. М., 1956. С. 34. [обратно]
17. Чайковский П. Полн. собр. соч.: Лит. произведения и переписка. Т. 5. М., 1959. С. 265. [обратно]
18. Ларош Г. Концерт Е. А. Лавровской < ...>. Современная летопись, 1871, 16 апреля, № 13. [обратно]
19. Рубинштейн Н. Г. Телеграмма к К. К. Альбрехту от 22 апреля 1871 г. // Рубинштейн Н. Г. Телеграммы к К. К. Альбрехту / Государственный центральный музей музыкальной культуры имени М. И. Глинки. Ф. 37, ед. хр. 2539. [обратно]
20. Рубинштейн А. Г. Письмо к матери от (17) 29 августа 1871 г. // Рубинштейн А. Г. Письма к матери за 1868—1880 г. / Библиотека Ленинградской консерватории. Рукописный отдел. [обратно]

Страницы: 1 2 3 4 5 6