Российский музыкант 2.0

К изучению музыкального фольклора меня привела вся моя жизнь. Я родился в семье, которая принадлежала к духовному сословию. Мои прадеды были священниками. Дед — директором школы слепых, бабушка — учительницей. Мой двоюродный дядя — диакон — единственный в семье, кто был причастен к церковному культу. Два других дяди пели в хоре А. В. Свешникова. Мать не имела музыкального образования, но у нее был хороший слух и красивый голос (она пела во Владимирском храме, участвовала в любительских хорах). Мы с матерью часто, гуляя по лесу, пели дуэтом — это была наша семейная традиция.

Вообще вся наша семья была поющей, голосистой. Когда собиралась родня, на масленицу, на чьи-то именины, на Новый год, то главное, что осталось в моей памяти, — городские песни, такие, как «Накинув плащ, с гитарой под полою», «Тонкая рябина», шуточные, студенческие песни. Я воспитан на городском фольклоре и поэтому до сих пор люблю городскую песню.

Второе мое яркое впечатление связано с ЦМШ, где я учился на дирижерско-хоровом отделении. Моим музыкальным воспитателем был крупный мастер Александр Сергеевич Степанов — в то время руководитель Республиканской хоровой капеллы и главный хормейстер Театра имени К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко. Уроженец деревни, воспитанник Синодального училища, Степанов был исконно русский человек. Он учился у Н. М. Данилина, П. Г. Чеснокова, А. Д. Кастальского. В основе нашего обучения в ЦМШ была русская классика. Мы пели много песен, в частности, из сборника Римского-Корсакова. Третье мое музыкальное впечатление относится ко времени учебы в Московской консерватории. Лекции по народному творчеству читала А. В. Руднева, музыкальный фольклор мы изучали по сборникам Балакирева и Римского-Корсакова. Иногда Анна Васильевна приглашала постаревших участников бывшего хора П. Г. Яркова, которые пели подмосковные песни. Я внимательно слушал, но, откровенно говоря, все это меня тогда особенно не занимало, казалось обычным, привычным.

Однажды вышло, что студенты Московского университета собрались в экспедицию вместе с А. В. Померанцевой — профессором университета, замечательным педагогом, крупным исследователем и собирателем фольклора. Они обратились к Анне Васильевне с просьбой порекомендовать кого-либо из музыкантов. И она предложила мне поехать в экспедицию. Мы тогда жили тяжело. Отец погиб на фронте, мать осталась с двумя детьми и двумя моими бабушками. Возможность поехать в деревню за государственный счет показалась мне заманчивой.

И вот зимой 1958 года я отправился в свою первую экспедицию с двумя студентками университета — как они говорили: «Это наш придворный музыкант». Путь наш лежал в Воронежскую область, в Анненский район. Там я впервые услышал крестьянскую песню, так как раньше я никогда не был знаком с деревенским пением, оно произвело на меня ошеломляющее впечатление. Меня сразу поразила южная манера исполнения — такая крепкая, звонкая, резкая. Уже на месте я стал расшифровывать записанные образцы, пробовал петь и с удивлением обнаружил у себя способность воспроизводить песни голосом в народной манере. Позже в Москве состоялись экспедиционные отчеты — один в консерватории, другой в университете. Мое пение крестьянских песен в университете произвело впечатление на аудиторию, где собрались не только студенты, но и маститые профессора. Серьезно отнеслась ко мне и Анна Васильевна Руднева. Я стал приходить в Кабинет народной музыки Московской консерватории, расшифровывать фонограммы, а летом снова поехал в экспедицию — на этот раз вместе с Рудневой — в Белгородскую область, в самые певучие села — Иловку и Афанасьевку. В ЦМШ я получил хорошее образование и потому был подготовлен к новым музыкальным впечатлениям. Главное, я понял, что фольклор — это высокое — настоящее — искусство, не похожее ни на что, слышанное мною ранее, и с тех пор все больше стал увлекаться народным пением.

Позже Анна Васильевна пригласила меня лаборантом в Кабинет народной музыки. Сначала я колебался. Меня увлекала тогда западная музыка: Бах, Моцарт, Бетховен — все это казалось таким глубоким, возвышенным. Я пришел к моему наставнику Клавдию Борисовичу Птице и сказал со смехом: «Клавдий Борисович, а меня Анна Васильевна приглашает в Кабинет народной музыки лаборантом». — «А что Вы смеетесь, Слава. Вы нуждаетесь в деньгах, кроме того, Вам предоставляется возможность заниматься делом, которое Вам нравится».

Работа в Кабинете, куда я попал с легкой руки К. Б. Птицы, меня все больше увлекала. Ко времени окончания консерватории я твердо решил поступать в аспирантуру к Рудневой. Хотя и теперь мне очень нравится академическое пение — четыре года я пел в Камерном хоре В. Н. Минина; собрал большую дискотеку классической музыки. Интересуюсь также новинками — постоянно посещаю концерты в Малом и Рахманиновском залах консерватории.

Но все-таки главным моим занятием является музыкальная фольклористика. Я собираю народные песни, являюсь составителем множества песенных сборников, у меня есть научные работы в данной области. Всю жизнь преподаю народное творчество, уделяю много внимания народному исполнительству. В 1962 году я организовал мужское вокальное трио, затем ансамбль народной музыки «Соловка» (из бывших выпускников ГМПИ имени Гнесиных), который просуществовал больше 10 лет. Поэтому наши ведущие хормейстеры-народники считают меня сейчас одним из главных своих учителей. Вот какой путь музыканта-фольклориста мне суждено было пройти.

По-настоящему тесно с Анной Васильевной я соприкоснулся в белгородской экспедиции: смотрел, как она работает, как записывает песни, вживую наблюдал ее метод, подход к людям. Руднева делала зарисовки; мы постоянно пользовались фотоаппаратом: снимали костюмы, архитектуру, быт людей.

Анна Васильевна сделала тогда смелый педагогический эксперимент (я такое тоже сейчас применяю). Сначала в двух селах мы записывали песни вместе с ней, а потом она меня и Люду Богомолову (дирижера-хоровика, которая впоследствии долгие годы преподавала в Училище имени Октябрьской революции) отправила работать самостоятельно. Будучи совершенно неопытными собирателями, мы с Людмилой окунулись в атмосферу народной традиции. Встречи с людьми, поиск певцов, запись песен — все это оказалось увлекательным, и я как-то прирос душой к этому процессу. Позже мы снова объединились с Анной Васильевной, которая ездила с Юрой Паисовым, и вновь образовалась наша единая группа. Уже в Москве во время подготовки к отчету об экспедиции, в процессе обработки материалов я внимательно прислушивался к советам Анны Васильевны. Она знакомилась с моими расшифровками, сверяла с оригиналами в записи, делала поправки. Это был знающий, самостоятельно мыслящий человек, со своей фольклористической концепцией, с ней интересно было работать.

С Анной Васильевной нас связывали также теплые, чисто человеческие отношения. Мне постоянно приходилось бывать у нее дома, и мы часто спорили: я был тогда задиристый. В соседней комнате находилась ее дочка Женя Руднева. В то время она работала в кордебалете Большого театра и никакого отношения еще не имела к изучению народной хореографии. Потом мне Женя рассказывала: «Я слышу, как вы с мамой про каких-то поющих бабок дискутируете. Что там такого, из-за чего стоило такие споры затевать?»

Анна Васильевна была человеком-экспериментатором. Как кутенка, бросила она меня в преподавание, а в группе были сильные, способные студенты-теоретики, такие, как Юлия Евдокимова, Марина Медведева, Карина Лисициан, — сейчас маститые специалисты. Я им читал лекции по фольклору, а Анна Васильевна, конечно, контролировала, проверяла, что получается. Но это было смелое решение — молодому человеку со студенческой скамьи дать возможность самостоятельно проявиться в таких сложных условиях.

Я многому научился от Анны Васильевны, но и она от меня, между прочим, тоже кое-что позаимствовала. Помню, из с. Шаталовка Белгородской области я привез оригинальную песню «За горою, за крутою». Она обладала чертами полиморфизма и полиметрики, и мне удалось выявить в ней три взаимодействующие между собой метрические системы. Я показал все это Анне Васильевне, в тот момент она собиралась на симпозиум в Болгарию и преподнесла там мой научный анализ как последнее открытие в российской фольклористике. Впоследствии песня вошла в репертуар моего студенческого коллектива, и до сих пор, когда собираются нынешние профессора попеть, мы своим старым составом «Соловки» с удовольствием исполняем и ее.

В труде «Стилевые основы русской народной музыки» я продолжаю отстаивать свою концепцию, не соглашаясь с некоторыми положениями А. В. Рудневой, поскольку считаю, что в ряде вопросов она была не совсем права. В частности, она считала, что можно анализировать ритмику напева народной музыки отдельно от ритмики стиха. В действительности же, взаимосвязь между напевом и текстом настолько тесная, поэтому ритмические особенности песни раскрываются только при взаимодействии стиха с напевом. Кроме того, представляется сомнительной другая концепция Рудневой, созревшая в последние годы ее жизни, когда она, увлекшись идеей обиходного лада, пыталась увидеть проявления обиходности буквально во всем. Тритоновый звукоряд и даже «Марш Черномора» Глинки Анна Васильевна разбирала с точки зрения своей гипотезы, что, конечно, является преувеличением. Безусловно, в местах, где распространено старообрядчество, встречаются случаи, когда обиходный лад своей интонационностью влияет на народную музыку. Однако нельзя сказать, что знаменное пение находит повсеместное преломление в музыкальном фольклоре.

Гнесинцы провозгласили себя учениками Евгения Владимировича, поскольку Б. Б. Ефименкова была его аспиранткой и много лет возглавляла на теоретическом отделении института работу по изучению народной музыки. Однако я все время оспариваю позиции гнесинцев.

Мне приходилось много работать с Евгением Владимировичем. По его совету я совершил несколько экспедиций: по реке Вычегде (1959), по вологодским селам Никольского района (1963). Я часто бывал у него дома, по многим вопросам консультировался. Потом, во время моей работы председателем Фольклорной комиссии Союза композиторов России, Евгения Владимировича пригласили к нам научным консультантом. Он постоянно выступал на наших научных собраниях.

Когда я закончил кандидатскую диссертацию, посвященную южнорусской песенной традиции, я поехал к Евгению Владимировичу на дачу в Абрамцево под Москвой. Он внимательно прочитал мою работу, дал ценные советы, на что Анна Васильевна Руднева очень обиделась (я сообщил ей, что ездил к Евгению Владимировичу). Они были в сложных отношениях, Анна Васильевна относилась к Евгению Владимировичу несколько ревниво. Но, мне кажется, что чем шире научные контакты, чем больше круг специалистов, вникающих в твою работу, тем лучше, тем полезнее. Поэтому Евгения Владимировича я также считаю во многом своим учителем.

Когда я стал работать в Кабинете народной музыки лаборантом и хранителем фондов, в мои обязанности входило введение в инвентарь песен, которые были записаны в экспедициях, и я относился к этому серьезно и неформально — все записанное собирателями внимательно прослушивал. Это позволило мне хорошо изучить содержащиеся в Кабинете материалы. Ко мне приходили консультироваться разные люди, и Анна Васильевна, в свою очередь, посылала всех ко мне: «Вот Слава, он все знает, он Вам покажет». Приходили композиторы, теоретики, музыковеды, дирижеры-хоровики. Помню, обратился за советом Владимир Ильич Рубин: «Я пишу оперу "Севастополь", мне нужны причитания». Ушел довольный.

Рядом был Болеслав Исаакович Рабинович. Он ездил тогда во Владимирскую область, интересовался среднерусской традицией, расшифровывал фонограммы. Это было для меня полезное общение. Болеслав Исаакович — потрясающе эрудированный человек. Рассказывали, что он даже запоминал все статьи из энциклопедии, чтобы быть энциклопедически образованным человеком в прямом смысле слова.

Еще была Павлова Галина Борисовна, которая работала над сборником смоленских песен, напетых Аграфеной Ивановной Глинкиной. Павлова меня познакомила с А. И. Глинкиной, и мне кажется, что она даже немного ревновала меня к ней. Я ездил к Аграфене Ивановне в деревню, мы много общались, вместе ходили в лес по грибы, по ягоды. Утром за завтраком я, затаив дыхание, слушал ее интереснейшие рассказы о своей жизни. Позже я привез Аграфену Ивановну в Москву для участия в концерте народной музыки, который состоялся в Доме композиторов на Миусской. Благодаря этому концерту московская музыкальная общественность познакомилась с искусством этой замечательной певицы. Глинкина написала книжку «Невольное детство», которую я мечтаю опубликовать.

В Кабинете народной музыки работала Светлана Пушкина — очень увлеченный собиратель, до сих пор выпускающий сборник за сборником. А заведовала тогда Кабинетом Клавдия Георгиевна Свитова — человек строгий, требовательный, особенно в отношении дисциплины. Она была немножко, может быть, простовата, так как не имела основательного музыкального образования, иногда из-за этого попадала впросак. Над ней слегка посмеивались. Тем не менее, руководитель она была хороший, и я с добром ее вспоминаю.

Бачинская Нина Михайловна в то время работала над сборником Орловских песен и над книгой, посвященной стилистике хороводных песен. Я ей помогал в составлении сборника. К сожалению, песни, которые я для нее расшифровал, не попали в сборник, к тому времени уже сверстанный. А примеры были очень хорошие, я до сих пор хочу их опубликовать в память о Бачинской.

Хочу еще сказать о Харькове Владимире Иосифовиче. С ним мне пришлось общаться и в консерватории, и в Гнесинском институте. От него я унаследовал недоверие к мещанскому романсу и позднему слезливому духовному стиху. Потом у Харькова произошел какой-то конфликт с Анной Васильевной, и ему пришлось уйти из консерватории.

Вот какой был тогда круг общения. И это общение много дало мне и как человеку, и как специалисту.

У меня была довольно извилистая дорога обратно — в консерваторию. В конце 1960-х годов Георгий Васильевич Свиридов пригласил меня на должность председателя Фольклорной комиссии Союза композиторов. Я согласился. Тогда я был еще совсем молод, немногим старше 30 лет, и это оказалось для меня ответственной задачей. С Георгием Васильевичем наше общение проходило трудно. Это был неровный, очень сложный человек: с одной стороны, очень талантливый, с другой — излишне себялюбивый. Я пришел к нему с предложением о том, как можно построить работу Фольклорной комиссии. Минут 20 излагал ему свои предложения. Он меня слушал, слушал и сказал: «Вячеслав Михайлович! Я чувствую, Вы представляете себе, что Вы творческий человек. Забудьте об этом. Вы мой служащий, я буду приказывать, а Вы будете выполнять». У нас сразу сложилась непростая форма общения, и, в конце концов, мне пришлось уйти.

Я перешел в Гнесинский институт, где несколько лет проработал на только что созданном А. А. Юрловым отделении по подготовке руководителей народных хоров. Когда умер В. И. Харьков, я стал научным руководителем гнесинского Кабинета народной музыки. Я уже упоминал о созданном мной при Кабинете фольклорном студенческом ансамбле, который выступал по телевидению, по радио. Мы вели активную концертную работу (была у нас гастрольная поездка в Казахстан), и я чувствовал, что уже прирос к Институту имени Гнесиных.

И вдруг меня приглашает как-то ректор консерватории Б. И. Куликов. Когда-то он был отчасти моим учителем: как аспирант у К. Б. Птицы во время гастрольных поездок руководимого им Хора Всесоюзного радио заменял его в консерватории. Он мне сказал: «Слава! Анна Васильевна уже почти не бывает в консерватории. По существу она уже не может руководить Кабинетом. Как Вы смотрите, если я Вас приглашу на это место?».

Я долго раздумывал и, в конце концов, решил, что, действительно, надо принимать из рук Анны Васильевны эстафету. С моим возвращением в консерваторию Анна Васильевна по-прежнему пользовалась непререкаемым авторитетом, по-прежнему мы высоко ценили ее идеи, мастерство, знания. Когда Анны Васильевны не стало, я взял бразды правления в свои руки и руководил Кабинетом пока были силы. Однако когда приходит возраст, следует уступать место более молодым и более энергичным.

Мне всегда хотелось охватить поездками как можно более широкую территорию. Я интересовался Сибирью, ездил со студентами и по Нижней Тунгуске, и по Алтаю (кстати, вышел первый выпуск сборника «Русские песни Алтая», сейчас готовится второй выпуск).

Еще одна моя любовь — Юг России: Белгородская, Воронежская, Курская области с яркой, броской, темпераментной, красочной музыкой. Там у меня есть много близких друзей. Мы дружили с Ефимом Тарасовичем Сопелкиным — одним из лучших белгородских народных певцов. С Ольгой Ивановной Маничкиной и ее «гуртом» у меня тоже была большая дружба. В с. Репинка живет Татьяна Ивановна Жигулина — мы с ней очень по-человечески близки. Когда я приезжаю в Афанасьевку, старшее поколение меня там называет Славкой: «А, Славка приехал повидаться, повстречаться». Южнорусская традиция меня привлекает больше всего. Не случайно, я ей посвятил одну из своих книг.

Мне приходилось бывать также на Севере, в Поволжье, на Западе России, в Брянской области. Кроме того, я работал почти во всех республиках бывшего Советского Союза. У меня вышли компакт-диски и по башкирскому фольклору, и по фольклору народов Поволжья. Специальные диски посвящены тувинскому горловому пению, хомузу — инструменту типа варгана. Все эти работы выпускаются в Голландии.

Так что меня, как видите, интересует многое. Недавно я выпустил книгу «С рюкзаком за песнями» о моих экспедиционных впечатлениях, написанную популярным языком, рассчитанную на читателя с музыкальным образованием на уровне ДМШ.

Я, по существу, являюсь автором сборника цыганских песен. Правда, на титульном листе сборника авторами числятся два филолога Г. Гесслер и Е. Друц. Дело в том, что они предоставили мне звукозаписи для расшифровки и нотирования. Но случилось недоразумение. Я прихожу к редактору Н. Сладковой, которая работала над этим сборником в издательстве «Советский композитор». К тому моменту уже вышел сигнальный экземпляр. Она вдруг говорит: «Вячеслав Михайлович, мы Вас потеряли. Мы Вас в сборнике потеряли». Оказывается, они искали, где лучше поставить мою фамилию как музыкального составителя сборника и, в конце концов, нигде не поставили. В результате, единственно, где значится моя фамилия, — это в статье «От редактора». Часто в компании друзей я пою расшифрованные мною цыганские песни. Это одно из проявлений моего увлечения цыганским фольклором.

В 1965 году мы с Кабановым ездили в экспедицию в Харьковскую область. В том же году в Ростове проходил фестиваль казачьего фольклора, куда меня пригласили, и я взял его с собой. Мы вместе слушали казачьи песни, и Кабанову они понравились. Так как в то время я интенсивно работал над фольклором Юга России, то предложил Кабанову: «Вот, Андрюш, область, которой никто не занимается и где можно проявить свои собирательские и исследовательские возможности».

С этого первотолчка началась работа Кабанова в казачьих станицах. Он мне помогал в проведении многомикрофонных записей. Я тогда предложил Андрею дать свои расшифровки казачьих песен в составляемый мной сборник. И здесь сказалась определенная отрицательная роль Евгения Владимировича Гиппиуса. Тогда Кабанов очень увлекся его идеями, в частности, тем, что песни нужно обязательно издавать «в ранжире», когда одна фраза точно подписана под другой. Но в казачьих песнях с их громадными строфами такой ранжир просто невозможен. Андрей тогда сказал мне, что в противном случае снимает свои расшифровки казачьих песен, поскольку они не сделаны в «ранжире». И это было досадно, потому что музыкальная фольклористика лишилась очень хороших материалов, благодаря «измене» Кабанова под влиянием Гиппиуса. Потом Кабанов увлекся Д. Покровским, начал петь в его ансамбле. На моем последнем авторском юбилейном вечере он, его жена и двое детей завершали концерт. Это очень талантливая семья, я их люблю, и мы с ними дружим.

Когда приезжали народные певцы на фольклорные концерты, появлялась возможность записать их на радио. В результате мы получили высококачественные фонограммы народного пения, которые впоследствии составили основу некоторых специальных грампластинок. Кроме того, исполнителей я приводил в Кабинет народной музыки, где записывал их пение многомикрофонно. Скажем, усаживаем в ряд ансамбль Е. Т. Сопелкина — шесть человек, перед каждым из них ставим магнитофон, который записывает на пленку отдельно каждый голос. Дополнительный магнитофон фиксирует общее звучание. Сделанная таким образом запись позволяет нотировать песню по голосам, из которых потом составляется партитура, точно отражающая особенности хоровой фактуры.

Первой публикацией нового типа, где были отражены все особенности народного многоголосия, явился сборник «Русские народные песни в многофикрофонной записи». По существу, мне принадлежит инициатива создания этого сборника. Он издавался под моей редакцией, мною написана для него вступительная статья «От редактора», Анна Васильевна Руднева являлась лишь участником коллектива авторов сборника.

У меня есть также сборник «Многоголосие народов СССР» (на правах рукописи), который я мечтаю переиздать. История создания его следующая: в рюкзак я брал пять магнитофонов «Романтик» (они довольно тяжелые) и отправлялся в Абхазию, Аджарию, мордовские села. Там я записывал образцы песенного фольклора наших наиболее ярких многоголосных культур. Этот сборник заслуживает того, чтобы он был выпущен солидным издательством. Материал там интересный. Кроме того, сохранились еще нерасшифрованные записи. Поэтому сборник можно существенно дополнить. Многомикрофонными являются второй и третий выпуски сборников «Белгородское Приосколье». К последнему из них я приложил компакт-диск.