Российский музыкант 2.0

«Спасибо Вам, Юрий Александрович!»

20 марта 2008 / Память

Я уже не раз писал о Фортунатове. Писал к его юбилеям — в ту же нашу консерваторскую газету — еще при его жизни. Писал после смерти — в сборнике, собранном усилиями Елены Гординой. Можно ли что добавить к этому? Да, можно.
Прошедшие десять лет после смерти учителя — огромный срок, позволяющий отмести мелочи и сформулировать главное: это был Великий человек и Великий педагог. Несомненно, самая запоминающаяся и колоритнейшая фигура консерватории, начиная от начала 60-х годов, какой я ее запомнил.
Сократ — вот наиболее близкий и точный исторический прототип этого человека. Он не оставил ни одного капитального труда, сохранилось лишь его замечательное предисловие к книге С. Н. Василенко «Инструментовка для симфонического оркестра». Но он создал Школу Фортунатова, обучив половину консерватории, да и то только потому «половину» (то есть весь теоретико-композиторский факультет), что другая «половина» оркестровку не проходит.

Услышать мнение Фортунатова, получить его оценку новой своей партитуры, представ пред его «недреманным оком», считали необходимым абсолютно и поголовно все композиторы, которых я знал. И это его мнение не всегда совпадало с мнением кафедры композиции…

Русский интеллигент в нескольких поколениях — он был несомненно истинным патриотом отечества, государственником и по наследственной памяти этой самой интеллектуальной элиты, говоря словами Лермонтова, «любил Россию, но странною любовью». Возможно, думаю, он бы сейчас с удовольствием и свойственной ему ироничной улыбкой присоединился бы к шутливому, но глубокому по смыслу афоризму, прочитанному мной когда-то в той же нашей консерваторской газете: «Да здравствует партия фортепиано!»…

Профессор  Ю. М. Буцко

Мое общение с Ю.А.Фортунатовым началось со II курса консерватории (1972) и длилось до последнего дня его жизни. Я видел Юрия Александровича за два дня до его смерти, 8 февраля. В класс к нему меня привел Ю. М. Буцко, который сказал, что я, будучи студентом консерватории и начинающим композитором, не имею права не оказаться в классе Юрия Александровича. Со временем из взаимоотношений профессора и студента наше общение стало более тесным, и даже, посмею сказать, дружеским. Обучаясь в аспирантуре, я захаживал в класс к Юрию Александровичу домой (естественно, со своими произведениями), а он, в свою очередь, ко мне. Я его просто обожал, и он, как мне кажется, любил меня очень нежно.

Вспоминаю такую историю. Закончив клавир третьей симфонии, я приступил к ее оркестровке. Там был большой состав (четверной), и какие-то такты у меня не сходились. Не зная, как из них выпутаться, я в отчаянии обратился к Юрию Александровичу за помощью. Он сел. Ноты лежали перед ним на столе, он смотрел на них в благоговейной тишине, помечая себе что-то карандашиком. Потом сказал: «Будет так! Эти будут играть — то, валторны — то…» И немыслимо сложный ребус был разгадан в течение 10-12 минут! А вот ссылка была очень интересная. В той же самой третьей симфонии, в конце, есть аккорды меди, которые звучат в очень высоком регистре, а потом «падают» на полторы октавы вниз. Юрий Александрович достал с полки Пятую симфонию Прокофьева. Там в медленной части тоже есть такое место: резкая, пронзительная медь «падает», и тот же самый аккорд играет затем в малой октаве — словом, сваливается с небес в подземелье.

В период работы над оперой по «Первой любви» Тургенева я приносил Юрию Александровичу написанные фрагменты. Он почти ничего не правил, но любил повторять: «Должна быть фраза. Даже если это какой-то контрапункт маленький, вытащенный из гармонии, постарайся, чтобы был мотив». Он научил меня тому, что музыка изначально состоит из мотивов и фраз. И вот когда это в партитуре воплощается на уровне самого маленького — даже из двух нот! — мотива. Можно сказать, научил меня рисунку. Ну и, конечно, показал, как раскрывать оркестровую драматургию, как сберегать группы — то есть действовать стратегически, как военачальник. Обязательно кто-то должен быть в засаде: если ты всю армию выдвинешь — ее побьют, а кто будет отбиваться?

В состоянии эмоционального волнения Юрий Александрович был подобен фейерверку. А его ничего не стоило чем-то «зацепить». Он говорил «хм!» — и сразу начиналось светопреставление. Из него вылетал салют за салютом! Юрий Александрович очень любил находить точные слова, когда характеризовал тембры. Он «привязывал» это к характеру ситуации, к характеру персонажа. Помню его чудесные замечания: «Кыся! — так он обращался ко многим. — Никогда не пиши секунды флейт, они будут царапаться!» Блестяще! А сказано все, одним словом! И я повторяю то же своим студентам…

Одна из наших последних встреч состоялась на Рождество за месяц до его кончины. Несмотря на возраст и тяжелую болезнь, передо мной был прежний Юрий Александрович. Он как-то чрезмерно ласково усадил меня за стол, пошел на кухню, достал там какую-то вкусную рыбу, еду, коньяк, все порезал, принес, поставил. Мы очень тепло сидели, общались, и тут я вдруг осмелел и говорю: «Юрий Александрович, вот Вы знаете, я преподаю инструментовку, и периодически мне нужно обновлять задания для студентов. Вы не могли бы мне рассказать, как Вы делаете си-минорный Музыкальный момент Рахманинова?» Достаю ноты, карандаш, он говорит «Кыся!» и начинает что-то рисовать левой рукой, уже дрожащим старческим почерком. Эти ноты я свято храню… Чудесный рождественский вечер мы так и закончили. Рахманинова он безумно любил — даже при упоминании «Колоколов» на его глаза часто наворачивались слезы…

Профессор  А. И. Головин

Материал подготовила Анастасия Новосёлова,
студентка IV курса

Прошло десять лет с того дня, как нет с нами одного из величайших и одного из любимейших наших профессоров, Юрия Александровича Фортунатова. В стенах Московской консерватории он прожил большую и счастливейшую часть своей жизни. Почти полвека его класс по инструментовке наполнялся жаждущими знаний студентами, пытающимися постичь секреты столь непростого искусства оркестровки. От Юрия Александровича исходили потоки бескорыстной любви к искусству, которыми он наполнял окружающих. Он олицетворял самоотверженную любовь к музыке, заражая ей своих учеников, которые до сих пор с нежностью вспоминают своего учителя — занятия с ним в его классе, долгие захватывающие беседы, отнюдь не ограничивающиеся музыкальными темами.

Юрий Александрович был выдающимся лектором. Его занятия по истории оркестровых стилей посещали не по студенческой обязанности, а из интереса к предмету и, в не малой степени, из-за завораживающего обаяния Мастера. 38 класс всегда был до отказа набит слушателями с разных курсов и факультетов. В рассказах профессора раскрывались сама душа и глубокий внутренний смысл музыкального произведения, постигались сокровенные тайны художественного творчества. В этом классе многие впервые соприкасались с невидимыми, на первый взгляд, тонкостями стиля и колорита в оркестре. Юрий Александрович великолепно играл на фортепиано и сопровождал свои лекции исполнением отрывков из партитур. Под его пальцами рождались инструментальные краски оркестра, вы начинали слышать то пение валторны, то звучание гобоя, то удары литавр.

Фортунатов тонко чувствовал оркестр и мог донести до ученика основы композиторского мастерства. Многие молодые композиторы прошли под его руководством творческие семинары в Иваново, когда-то организуемые Союзом Композиторов России. Среди его учеников есть и известные ныне композиторы, такие как В. Тормис, Н. Корндорф, Ю. Буцко, А. Головин, Г. Сальников, С. Цинцадзе. В классе Юрия Александровича занимались многие, сегодня уже маститые, профессора Московской консерватории. «Учитель учителей» — так чрезвычайно метко назвала Фортунатова его бывшая ученица, а ныне профессор И. В. Коженова. Юрий Александрович искренне любил своих студентов, и они платили ему тем же. Хочется присоединиться к словам И. А. Барсовой, произнесенным в ее воспоминаниях о Фортунатове: «Спасибо Вам, Юрий Александрович!»

И. В. Вискова

Опубликовано в газете «Российский музыкант», март 2008