Внимание! Портал Московской консерватории «Российский музыкант 2.0» закрыт 31 августа 2009 года в связи с расформированием Научного отдела по работе с интернет-сайтом. Это архивная копия (15 сентября 2008 года — 31 августа 2009 года).

Глава третья. Организатор музыкально-просветительской работы в Москве (1860-1866) //

18 декабря 2009 / Николай Григорьевич Рубинштейн. История жизни и деятельности

Страницы: 1 2 3

Почему ходатайство директора театра, поддержанное авторитетнейшим музыкантом и видным сановником Одоевским, осталось без последствий? Почему, как сказано в письме, имя Рубинштейна оказалось «не на хорошем счету у авторитетных лиц»? Оставим на некоторое время эти вопросы открытыми…

Как пианист Рубинштейн появлялся на эстраде в первой половине 1860-х годов реже, чем как дирижер. До открытия Музыкального общества одна из московских газет даже сетовала: «…Его слышат часто только знакомые; в публике он редко играет: раз, много два в год»1. Но с началом симфонических вечеров Общества его активность как пианиста стала возрастать. Чаще всего он исполнял произведения для фортепиано с оркестром и за первые пять сезонов сыграл следующую музыку (не считая того, что прозвучало в его так называемых «бенефисных концертах»): концерты Баха (в том числе для двух клавиров в сопровождении струнных, с А. Доором), Бетховена (Третий, c-moll, с каденциями Н. Г. Рубинштейна), Гуммеля, (a-moll), Листа (Первый, Es-dur), Литольфа (Четвертый, ор. 102), А. Г. Рубинштейна (Второй, F-dur); концертштюки Вебера и Шумана; Венгерскую фантазию для фортепиано с оркестром Листа и им же обработанный для такого же состава Блестящий полонез Вебера. Сверх того в квартетных вечерах Общества с участием Рубинштейна были исполнены сочинения Бетховена (соната ор. 47, «Крейцерова»; трио B-dur, op. 97), Гуммеля (септет), Мендельсона (трио c-moll, ор. 66) и А. Г. Рубинштейна (фортепианный квартет C-dur, ор. 66).

Сольные фортепианные пьесы Николай Григорьевич играл почти что только на своих бенефисных концертах. Начиная с весны 1861 года, он давал такие концерты раз в сезон на протяжении всей жизни. Проходили они, как правило, при переполненных залах, приносили большой сбор и вместе с ценными подарками, которые часто преподносились Рубинштейну, составляли главный источник его доходов, ибо давать приватные уроки он перестал, а от какого-либо вознаграждения за артистическую и организаторскую работу в Обществе продолжал отказываться. Приводим программы его первых шести бенефисных концертов:

1861, 30 марта. Гаде. Весенняя фантазия для ф-п., хора и оркестра, ор. 23. Страделла. Ария (исп. И. Онноре). — Мендельсон. Хоровая кантата «Lauda Sion», op. 73. Бетховен. Соната «Аппассионата», f-moll, ор. 57. Шуберт. Симфония C-dur.

1862, 2 марта. Шуман. Увертюра к опере «Геновева», ор. 81. Бетховен. Фантазия для ф-п., хора и оркестра, c-moll, ор. 80. Шопен. Ноктюрн; c-moll. Шуман. Романс. Россини — Лист. Серенада.  А. Рубинштейн. Мазурка F-dur. Мендельсон. Симфония № 4, A-dur, ор. 90 (Итальянская).

1863, 1 марта. Маршнер. Увертюра к опере «Ханс Гейлинг». Бах. Концерт для 3-х клавиров в сопровождении 2-х скрипок, альта и контрабаса (исп. Л. Онноре, А. Доор и Н. Рубинштейн). Глинка. Баркарола. А. Рубинштейн. Серенада. Шуман. «Вещая птица». Шопен. Баркарола. Вагнер — Лист. Хор прях. Бетховен. Симфония № 9 (1-е исполнение в Москве).

1864, 20 марта. Спонтини. Увертюра к опере «Весталка». Бетховен. Тройной концерт для ф-п., скрипки и виолончели, C-dur, ор. 56 (исп. Н. Рубинштейн, К. Кламрот и Р. Эзер). Глинка. Колыбельная песня (исп. И. Онноре). Фильд. Ноктюрн A-dur. А. Рубинштейн. Скерцо a-moll. Шопен. Баллада f-moll. Ганди. Хоры из оратории «Времена года». Шуман. Ария из сонаты fis-moll. Моцарт. Жига G-dur. Лист. Венгерская рапсодия № 10, E-dur. Фолькман. Симфония d-moll, ор. 44.

1865, 26 февраля. Мейербер. Увертюра к опере «Плоэрмельское прощение» («Динора»). Бах. Концерт. Шопен. Ноктюрн. Шуман. «Крейслериана» (№ 1). Шопен. Полонез. А. Рубинштейн. Ноктюрн. Ю. Венявский. Салонная пьеса. Лист. Венгерская рапсодия. Мендельсон. Музыка к комедии Шекспира «Сон в летнюю ночь».

1866, 4 марта. Чайковский. Увертюра F-dur. А. Рубинштейн. Концерт № 4, d-moll. Шуман. Ночные пьесы (№ 4 и 2). — Шопен. Экспромт Fis-dur, ор. 36; Полонез-фантазия As-dur, ор. 61. Лист. Фантазия на мотивы из «Афинских развалин» Бетховена для ф-п. с оркестром (посвящена Н. Рубинштейну). Мендельсон. Музыка к комедии Шекспира «Сон в летнюю ночь».

Нетрудно заметить, просмотрев приведенные программы, что и в них сольная фортепианная музыка занимает скромное место. Даже в свои бенефисы Рубинштейн выступал прежде всего как дирижер, исполняя монументальные симфонические произведения. Сколько психических и физических сил нужно было, чтобы в одном концерте исполнить, скажем, партию клавира в концерте Баха, ряд фортепианных пьес и продирижировать не только небольшой увертюрой Маршнера, но и Девятой симфонией Бетховена!

Если же внимательно проследить за всем фортепианным репертуаром Рубинштейна тех лет, то обращает на себя внимание характерная тенденция: в отличие от старшего брата, крайне редко игравшего фортепианную музыку Листа и считавшего ее аффектированной, Николай Григорьевич, подобно Балакиреву, уделял ей значительное внимание. В период с 1860 до середины 1866 года он исполнил Первый фортепианный концерт, Венгерскую фантазию для фортепиано с оркестром, Фантазию для фортепиано с оркестром на мотивы из «Афинских развалин» Бетховена, переложение для того же состава Блестящего полонеза Вебера, не говоря уже о небольших листовских пьесах. Лист обратил внимание на интерес, который проявлял к его музыке Николай Рубинштейн. Об этом, в частности, свидетельствует письмо к Николаю Григорьевичу Г. Бюлова от 16/28 ноября 1864 года: «Имею удовольствие сообщить Вам, что одна из концертных (пьес для фортепиано с оркестром моего тестя (то есть Листа. — Л. Б.) — Фантазия на мотивы «Афинских развалин» <…> будет посвящена автором Вам, поскольку именно Вам он особенно признателен за мастерскую интерпретацию его произведений в качестве пианиста и дирижера»2.

Отзывы тех лет об игре Рубинштейна носят по преимуществу оценочный характер и почти не содержат указаний на типические черты его пианизма. Когда певицу П. Виардо, к тому же превосходную пианистку, спросили, «кто из пианистов первенствует теперь в Европе», она, не колеблясь, ответила: «Не грех ли вам спрашивать об этом <…> у вас есть дома два лучших пианиста Европы – братья Рубинштейны»3. Одоевский писал в своем дневнике: «…В первый раз слушал Николая Рубинштейна: он играет не хуже брата»4. Н. А. Мельгунов в одной из статей обратил внимание на «необыкновенно изящное задушевное исполнение» Николаем Григорьевичем пьес Ласковского и Шумана и заметил, что «только поэт в душе в силах передать с таким обаянием такие поэтические образы в звуках»5. Критики указывали, что игра Рубинштейна всегда строго обдумана, полна смысла, выражения и одновременно технически безупречна6.

Рубинштейн был смел в своих интерпретаторских замыслах и не опасался нарушать сложившиеся традиции. В частности, это сказалось на исполнении концерта A-dur Фильда. Старшее поколение московских слушателей помнило еще авторскую интерпретацию концерта, тонкую, прозрачную, отчетливую и не выходившую за пределы «камерности». Рубинштейн, хоть сам он и сформировался на устоях старомосковского пианизма, внес в фильдовский опус некоторый драматизм, страстность и. черты истинной «концертности». В прессе новое толкование встретило защиту. «Если покойный автор <…> концерта,— писал один из рецензентов, — и не так играл это произведение, то и тогда нельзя поставить в вину г. Рубинштейну это несходство»7. Другой критик, указав на два сложившихся в публике мнения («…огромное большинство было в полном восторге, тогда как некоторые ученики Фильда находили, что хотя концерт был исполнен и превосходно, но что Фильда в нем слышно не было»), так изложил свою точку зрения: «Фильд <…> давал каждому право понимать, а, следовательно, и исполнять его сочинения по-своему <…> Я решительно не понимаю необходимости слепо подражать игре композитора»8. 

В домашней обстановке. У Герцена в Лондоне

В домашней обстановке Рубинштейн чувствовал себя одиноко. Человек, легко входивший в общение с другими, привыкший и любивший все делать на людях и вместе с людьми, он испытывал порой, приходя к себе, щемящие душу сиротливость и тоску. Семейная жизнь с молодых лет ему не удалась, и не было надежды обзавестись новой семьей. Ему суждено было жить бобылем, ибо он продолжал, как указывалось, числиться «женатым» до конца дней своих: семья Хрущевых согласилась, чтобы супруги разъехались, но отвергла официальный развод. Иной раз он, казалось, все отдал бы на свете, чтобы услышать в одной из своих пустых квартир (он в те годы не раз переезжал) живое слово близкого по духу и по интересам человека. Не только вследствие добросердечия и гостеприимства, но и в силу одинокости он с такой охотой поселял у себя и старался приветить музыкантов, чем-то привлекших его сердце. То это был начинавший тогда свою артистическую карьеру скрипач Г. Шрадик, перебравшийся в Москву, то какой-то понравившийся Николаю Григорьевичу виолончелист, то молодой Чайковский, переселившийся в Москву в январе 1866 года и по настоянию Рубинштейна проживший у него ряд лет, то — в последующее время — Ларош и Губерт.

Где бы Николай Григорьевич ни жительствовал, в квартире его господствовал строгий порядок, и она никогда не носила отпечатка холостяцкого обиталища. Напротив, во всех комнатах царила, по словам посещавшего его одно время М. М. Иванова, «какая-то особенная, точно женская заботливость»9. Дома, особенно если у него никто не жил, Рубинштейн обычно не столовался и бывал мало времени, разве лишь в часы, которые отдавал перед ежегодным концертом занятиям за инструментом, или в субботние вечера, когда собирал у себя музыкантов. Большую часть дня и вечера проводил в каких-то неотложных делах, в разъездах, во встречах с нужными Музыкальному обществу людьми, в уроках, которые давал в музыкальных классах, в посещении знакомых и театров; иной раз — в беседах с сотрапезниками, в веселых пирушках или в карточной игре. Страстный и увлекающийся, он был влюбчив до чрезвычайности и не мог противиться сводившим его с ума женским чарам, улыбкам и взглядам. В атмосфере влюбленности он преображался: все становилось для него невыразимо прекрасным, во всем он находил для себя новый интерес, пытался выполнить каждую прихоть дамы сердца… И одновременно метался в какой-то лихорадочной тревоге, мечтая всякий раз о невозможном — о разводе с женой. В любви, по словам друзей, был счастлив. Рубинштейном увлекались женщины из всех слоев московского общества. Он же не всегда способен был отстранить тех, кто обволакивал его своей сетью и силился повеситься на шею. Попадал порой в сложные жизненные ситуации.

Всеми домашними его делами ведал Агафон, фигура колоритнейшая и хорошо знакомая музыкальной Москве 60-х и 70-х годов. В неопубликованных воспоминаниях один из приятелей Рубинштейна рассказывает с его слов, как Агафон появился в рубинштейновском доме. Рассказ любопытен: он лишний раз свидетельствует, что Николаю Григорьевичу незнакомо было безучастное отношение к кому бы то ни было и что самой природой ему дарованы были доброта и способность к состраданию.

А произошло вот что. Рубинштейн остался без слуги. В назначенный час к нему явилось множество претендентов на свободное место. Среди толпы ловких и расторопных молодых людей затерялся непредставительный и уже в летах хромой человек, жалкий и оборванный. Он заговорил печальным голосом: «Возьми меня, голубчик, в услужение. Эти-то всегда себе место найдут, а меня кто возьмет? Я — хромой, у меня жена и сын. А уж как мы служить тебе будем! <…> Беречь будем как отца родного <…>»10.

Рубинштейн оставил у себя именно этого человека с женой и малолетним ребенком. И не прогадал. Новый слуга, вернее, домоправитель, и Николай Григорьевич сжились вместе и, несмотря на постоянные стычки между ними, так и не расстались до самой смерти Агафона. Тот нередко придуривался, но был сметлив и умен, безгранично любил своего хозяина и пестовал его как дитя малое. Ни во что не ставя житейские распоряжения Николая Григорьевича, Агафон, у которого хранились вещи и деньги Рубинштейна, заправлял всем его холостяцким хозяйством и домашним бытом — о ком по своему разумению доложит ему, а о ком ничего не сообщит, кого допустит к нему, а кому откажет в приеме…
Рубинштейн не отличался крепким здоровьем и, как правило, поздней весной или летом уезжал на воды или морские купания в один из зарубежных курортов — в Карлсбад, Висбаден, Баден, Остенде или Дьепп. Но так как средствами для заграничных поездок он не располагал, то обычно (во всяком случае, до открытия Московской консерватории) отправлялся предварительно в Лондон за деньгами: здесь он имел постоянный ангажемент от концертной антрепризы братьев Т. и С.-А. Чэппел (Chappel), выступал как пианист в общедоступных симфонических концертах, устраиваемых этой фирмой по понедельникам и субботам, а также в домах у богатых англичан (как солист или как участник трио вместе с Г. Венявским и А. Пиатти). Лондонские гонорары окупали летние расходы Рубинштейна.

В английской столице Николай Григорьевич безбоязненно переступал порог Орсет-хауза, двухэтажного особняка на тихой, улочке, в котором жил Герцен. «Едва ли не в каждый свой приезд [в Лондон], — писал Кашкин, — он посещал Герцена или, по крайней мере, виделся с ним»11. Документально установлено, что Николай Григорьевич бывал частым гостем у Герцена летом 1862 года: агент III отделения, следивший за домом, донес о его посещениях шефу жандармов В. А. Долгорукову, а Рубинштейн попал в секретный список лиц, подлежащих на пограничных станциях по возвращении в Россию, самому строгому обыску и в случае необходимости аресту12. Среди архивных документов сохранилось следующее секретное донесение Вержболовской таможни в III отделение от 27 августа 1862 года: «Таможня подвергла самому строгому обыску вещей возвратившегося вечером вчерашнего числа из-за границы губернского секретаря Николая Рубинштейна, а также и личности его, но, кроме двух тетрадей печатных нот с текстами и двух писем <…> не оказалось у него ничего подозрительного»13. Ноты были отправлены в «комитет цензуры иностранной», а письма в III отделение.

У Рубинштейна, который (как и другие лица, бывавшие у Герцена в 1862 году) знал о предстоящем задержании и обыске (вероятно, из предупреждения, напечатанного в «Колоколе» 15 августа 1862 года), никакой крамолы обнаружено не было, и он был отпущен. Страху он, по его словам, натерпелся, ибо «тогда ходили рассказы <…> что вольнодумцев, более или менее невинных, для вразумления просто секут на границе, хотя и келейно, но весьма чувствительно»14. Экзекуции он не подвергся, но в опалу попал, о чем среди прочего свидетельствует запись в дневнике Одоевского от 2 декабря 1862 года15.

Теперь, после сказанного, становятся понятными строки из письма Одоевского к Елене Павловне о том, что «имя Рубинштейна не на хорошем счету у авторитетных лиц», и первопричина, в силу которой ему в 1864 году было отказано в должности дирижера Большого театра: лицо, находившееся в сношениях со «смутьяном и пропагандистом» Герценом, не могло занять высокий пост в императорском театре.

Музыкально-литературные вечера. Артистический кружок

К концу или началу осени Рубинштейн обычно возвращался после заграничных странствий в Москву и приступал к уже описанной музыкально-организаторской, педагогической и артистической работе. Но не только к ней одной. Была еще одна сторона его жизни и художественно-общественной деятельности, которой мы пока не касались.

То, что Николай Григорьевич каждодневно делал, не приносило ему полного удовлетворения и не казалось достаточным. Ему нужна была и такая сфера действий, которая уводила бы его от суеты сует повседневности. Он искал отдушину, способную дать выход его неистраченной жизненной и художественной энергии. И он уходил от обыденности, быта и практических дел, уходил от отягощавших порой его сознание тоски и невеселых дум в вольное музицирование с полюбившимися ему людьми, в дружеские пирушки, в веселые проделки и «капустники», в азарт, во встречи с московской художественной интеллигенцией, которую пытался объединить под знаменем высоких помыслов.

В течение ряда лет с начала 1860-х годов Рубинштейн собирал у себя субботними вечерами даровитых и приятных ему музыкантов и отдавал многие часы ансамблевому музицированию — проигрыванию классической и новой литературы. Заканчивались такие собрания, по воспоминаниям одного из их участников, «незатейливым, но обильным ужином с неиссякаемым источником вина или пива для желающих»16. На этих вечерах нередко выступали перед тем, как появиться в публичных концертах, видные московские и зарубежные солисты-инструменталисты, а иной раз и певцы с камерным репертуаром. С каждым годом увеличивалось число участников таких собраний — не только музыкантов, но и литераторов, сценических деятелей и художников.

То ли на этих вечерах, то ли в другом месте, но по инициативе Николая Григорьевича возникла мысль учредить постоянный литературно-художественный кружок и объединить представителей всех родов искусства. Он обратился к А. Н. Островскому, горячо поддержавшему новое начинание и приложившему много сил для его осуществления, и к Одоевскому, взявшему на себя заботы об уставе будущего Артистического кружка. По мысли Рубинштейна и Островского, запроектированное содружество артистов должно было в чем-то (но далеко не во всем) продолжить направление литературно-художественного кружка, существовавшего в начале 1850-х годов при «молодой редакции» «Москвитянина».

Рубинштейн не стал дожидаться ни разрешения учредить творческое объединение деятелей искусств, ни утверждения его устава. Он без промедления приступил к практическому осуществлению вдохновившей его идеи. В помещении музыкальных классов Общества с конца 1864 года стали собираться по субботним вечерам, как бы продолжая в новом виде прежние «рубинштейновские субботы», музыканты, драматические и оперные актеры, писатели (среди них кроме А. Н. Островского — А. Ф. Писемский, А. Н. Плещеев, В. А. Соллогуб, Н. А. Чаев, К. А. Тарновский) и художники. Как правило, каждый подготовлял что-то свое, и программа таких вечеров заранее не устанавливалась. Она обычно, но не всегда, составлялась тут же и включала в себя музицирование, чтение не появившихся еще в печати литературных произведений, застолье, устраивавшееся в складчину, веселые шутки, розыгрыши и, наконец, танцы, музыка к которым сочинялась на ходу кем-либо из пианистов. Иной раз садились за два рояля Рубинштейн и Иосиф (Юзеф) Венявский, которые совместно импровизировали кадрили на темы, заданные присутствующими…

Вечера эти пользовались успехом. Появившиеся в тогдашней печати описание некоторых из них дают представление о том, как московский артистический люд во главе с Рубинштейном, отбросив скованность и условности, отдавался свободной игре, пародиям, бурному и хмельному миру фантазии, праздничной упоенности смехом и весельем. Вот один из примеров:

В числе [святочных] праздников выдался один, совершенно отличный от других по своему артистическому характеру. Это была вечеринка, устроенная у Н. Г. Рубинштейна <…> Вечер начался <…> моцартовской музыкальной шуткой «Die Dorf-musikanten»17 (секстет, К 522. — Л. Б.) <…> Исполнение этой пьесы проникнуто было необыкновенным юмором: в особенности отличался самыми комическими музыкальными вицами18 Violino primo19, один из самых серьезных артистов нашего большого оркестра. Затем следовала известная Kindersymphonie20 [Б.] Ромберга, исполненная на всевозможных детских игрушечных инструментах: дудочках, свирелках, барабанчиках и пр. и пр., но исполненная так, что самая пьеса не утратила своих своеобразных достоинств <…> г. Рубинштейн с невозмутимым спокойствием пресерьезно то куковал кукушкой, то свистал соловьем; прочие играли на чем попало, но уж никак не кто во что горазд, а чисто наоборот: пианисты сидели с дудками, скрипачи с трубами и т. д. Посетители хохотали до слез, но и смех: на этом вечере шел crescendo21.

Сыгран был затем «Квартет» Крылова в лицах на музыку В. В. Безекирского, «всю в комических диссонансах», причем Г. Шрадик в роли Проказницы-Мартышки выделывал поразительные и комические-скрипичные виртуозные кунштюки. Были и презабавная пародия на Вальс из «Фауста» Гуно, исполненная Маргаритой — Альбрехтом и Фаустом — Доором, и перекрестный огонь острот, шуток, розыгрышей и юмористических выходок22. Или другой пример — программа субботнего вечера у Рубинштейна, организованного спустя месяц после предыдущего. Серьезная ее часть состояла из исполнения Седьмой сонаты, D-dur, op. 10 Бетховена, струнного октета, ор. 17 Нильса Гаде и пения камерной музыки (Фриче и Н. Г. Рубинштейн). Шуточная часть началась с «очень остроумно и удачно разыгранной сцены мнимого скандала: К. А. Тарновский стал извиняться перед публикой в стихах, что ничего будто не приготовил для забав вечера, и сваливал вину попеременно на всех распорядителей; те (Рубинштейн, Садовский, Альбрехт и Доор) вмешивались, протестовали, спорили; из публики раздавались нетерпеливые голоса <…> Шутка разрешилась общим хохотом и немедленным приступлением к выполнению программы вечера»23. Были на этих «капустниках» экспромты, комические проповеди на все буквы алфавита («от А до Я»), гротескный марш участников, обзоры-пародии на спектакли оперного сезона и многое другое. Главным выдумщиком и заводилой, а часто и режиссером бывал Рубинштейн.

Весной 1865 года был утвержден устав Артистического кружка и опубликован за подписями, как сказано в этом документе, трех его учредителей — В. Ф. Одоевского, Н. Г. Рубинштейна и К. А. Тарновского. Кружок ставил себе широкие задачи. Собрания его членов предназначались: для исполнения музыкальных произведений всех времен и народов, от старинных и до современных; для исполнения и обсуждения произведений, сочиненных членами кружка; для дискуссий о теории и практике разных искусств; наконец, для предоставления возможности начинающим русским и еще неизвестным в России иностранным артистам ознакомить членов кружка с их искусством до публичных концертов этих артистов24. Одним из старшин кружка избран был Рубинштейн. 14 ноября 1865 года в специально нанятом обширном помещении (на Тверском бульваре, в доме Пукирева) состоялось торжественное открытие нового московского творческого объединения. А спустя несколько дней на обеде, устроенном кружком в честь Рубинштейна, решено было по предложению А. Н. Островского отмечать в дальнейшем годовщины открытия Артистического кружка не в ноябре, а 6 декабря, в день именин Николая Григорьевича, поскольку тот явился «главным виновником существования этого учреждения»25.

Но активное участие Рубинштейна в деятельности Артистического кружка в качестве одного из его старшин продолжалось недолго. Кружок, сыгравший в дальнейшем значительную роль в истории русской театральной культуры, в музыкальной жизни Москвы ничего существенного не сделал. Самоотстранение Рубинштейна от руководящей роли в кружке было вызвано как нравственной атмосферой, сложившейся в этом объединении артистов и переставшей его удовлетворять, так и необходимостью отдать свои силы готовящейся к открытию Московской консерватории.

Весной 1866 года исполнилось шесть лет со дня учреждения в Москве Русского музыкального общества. Пора было взглянуть на пройденный путь. Самому Николаю Григорьевичу было не до того: он шел семимильными шагами вперед. Но итоги его работы независимо друг от друга подвели в середине 60-х годов два художественных деятеля: крупнейший немецкий музыкант Г. Бюлов и видный русский литератор В. А. Соллогуб. Еще в 1864 году Бюлов писал: «Что касается обоих энергичных и замечательных парней (Антона и Николая Рубинштейнов. — Л. Б.), то трудно поверить, как далеко продвинули они в короткий срок музыкальную цивилизацию»26. А спустя год он же заметил в письме к другому корреспонденту, что в Москве «нет недостатка в отличных музыкантах» и что «под непосредственным руководством [Н. Г.] Рубинштейна и его энтузиастически действующих друзей <…> расцвела музыкальная жизнь, которую здесь (в Германии. — Л. Б.) мы лишь постепенно сможем организовать»27. Что же касается Соллогуба, автора известного «Тарантаса», то в открытом письме Матвею Виельгорскому он дал весной 1865 года такую характеристику шестилетней деятельности Николая Григорьевича:

Как всякий человек, проникнутый неугомонным чувством своего призвания, он ничего не забывает, никогда не отдыхает и в себе самом видит только орудие своей мысли. Он вместе со своим братом <…> поставил себе задачей распространить в России начало музыкальности и новые семена просвещения посеять на русской почве. С малыми средствами, в короткое время он учредил музыкальные классы, зародыш настоящей консерватории; он основал Музыкальное общество, уже призывающее всю образованную Москву на разнообразные концерты; он устроил квартетные утра. Мало того, он пригласил всех москвичей на общедоступные музыкальные праздники в громадном Экзерциртаузе, где все сословия, все состояния за ничтожную плату <…> уже начали знакомиться с образцовыми произведениями музыкальных гениев <…> Наконец, сближая публику с искусством, он позаботился и о том, чтобы сблизить артистов между собой, какой отрасли искусства они бы ни служили28.


  1. Московские ведомости. 1860, 21 февраля, № 40 (Москвитянин. Прелюдии к московскому музыкальному сезону. [обратно]
  2. Корабельникова Л. Строитель музыкальной Москвы // Советская музыка, 1960, № 6. С. 84. [обратно]
  3. Московские ведомости. 1860, 21 февраля, № 40 (Москвитянин. Прелюдии к московскому музыкальному сезону). [обратно]
  4. Ляпунова А. С.  Н. Г. Рубинштейн и В. Ф. Одоевский // Государственная Публичная библиотека имени М. Е. Салтыкова-Щедрина. Отдел рукописей. Ф. 1141, ед. хр. 153, л. 13. Запись эта не совпадает с тем, что Одоевский писал Елене Павловне. [обратно]
  5. Мельгунов Н. Концерты гг. Рубинштейна и Вагнера // Наше время, 1863, 23 марта, № 64. [обратно]
  6. П. Музыкальный вечер 1 декабря // Московские ведомости. 1862, 9 декабря, № 269. [обратно]
  7. Пановский Н. Собрания Русского музыкального общества в Москве // Московские ведомости. 1863, 21 ноября, № 254. [обратно]
  8. Северная почта. 1863, 23 ноября, № 257 (из Москвы). [обратно]
  9. Иванов М. М. Н. Г. Рубинштейн // Нувеллист. 1881, № 4, апр. С. 5. [обратно]
  10. Де-Лазари К. Н.  Воспоминания о Н. Г. Рубинштейне, черновая рукопись // Институт русской литературы Академии наук СССР (Пушкинский Дом). Рукописный  отдел. Ф. 144, ед. хр. 6, л. 5. [обратно]
  11. Кашкин Н. Д. Николай Григорьевич Рубинштейн и его роль в музыкальном развитии Москвы: Музыкально-исторические очерки // Московские ведомости. 1899, 1 октября, № 270. [обратно]
  12. Герцен. Собр. соч., т. 16. М., 1959. С. 229, 426, 427. [обратно]
  13. О лицах, заподозренных в сношениях с изгнанником Герценом // Центральный государственный архив Октябрьской революции и социалистического строительства. Ф. 109, 1 экспедиция, ед. хр. 230, ч. 94, лл. 57-58 об. [обратно]
  14. Кашкин Н. Д. Николай Григорьевич Рубинштейн и его роль в музыкальном развитии Москвы: Музыкально-исторические очерки // Московские ведомости. 1899, 1 октября, № 270. [обратно]
  15. Одоевский В. Ф. Текущая хроника и особые происшествия. Дневник В. Ф. Одоевского. 1859-1869 гг. // Литературное наследие, № 22-24. М., 1935. С. 162. [обратно]
  16. Кашкин Н. Д. Воспоминания о Н. Г. Рубинштейне // Русское обозрение. 1897, т. 47, сентябрь. С. 168. [обратно]
  17. «Деревенские музыканты» (нем.). [обратно]
  18. Witz — шутка (нем.). [обратно]
  19. Первая скрипка (ит.). [обратно]
  20. Детская симфония. (нем.). [обратно]
  21. Пановский Н. Артистическая вечеринка // Современная летопись. 1865, январь, № 2, С. 13-14. [обратно]
  22. Пановский Н. Артистическая вечеринка // Современная летопись. 1865, январь, № 2, С. 13-14.
    Русский инвалид. 1865, 12 января, № 8 (Омега. Письмо из Москвы). [обратно]
  23. Русский инвалид. 1865, 6 марта, № 50 (Омега. Письмо из Москвы). [обратно]
  24. Устав Артистического кружка. М., 1866. С. 1. [обратно]
  25. Русский инвалид. 1865, 14 дек., № 276 (Омега. Письмо из Москвы). [обратно]
  26. Bülow H. v. Briefe und Schriften / Herausgegeben von Marie von Bülow. B. 4. Lpzg., 1896, S. 590. [обратно]
  27. Bülow H. v. Briefe und Schriften / Herausgegeben von Marie von Bülow. B. 5. Lpzg., 1900, S. 63-64. [обратно]
  28. Соллогуб В. Артистические вечера в Москве // Московские ведомости. 1865, 10 марта, № 53. [обратно]

Страницы: 1 2 3

Откликнуться