Высоким стилем и с хорошим вкусом
22 января 2008 / CD и DVD
«Царь Эдип» Стравинского — произведение со счастливой судьбой. Оно обрело несколько театральных постановок еще при жизни композитора. Не потеряло своих позиций и после его ухода. И вот перед нами одна из последних сценических реализаций шедевра Стравинского.
За постановку оперы-оратории взялась блистательная группа музыкантов во главе с дирижером С. Озава и талантливым режиссером Дж.Теймор. Интернациональный состав исполнителей — Джесси Норманн, Филипп Ленгридж, Мин Танака и другие — создал яркое и запоминающееся представление. С этим, пожалуй, согласится каждый, кто его видел.
Но еще важнее то, что эта постановка производит впечатление удивительной цельности и единства во всех художественных составляющих спектакля: в декорациях, костюмах, драматургии, актерской игре и, конечно же, музыке.
Постановка — результат оригинального творческого переосмысления авторских идей и пожеланий к сценическому воплощению. Привнесение собственного «я» режиссера-постановщика выражается при помощи некоторых приемов. Одна из таких необычных находок — гипертрофированное выделение отдельных элементов действия. Например, у главных героев часть костюма составляют гигантские «скульптурные» руки и маски головы, не закрывающие лиц, а, наоборот, словно снятые с них. Персонажи мало передвигаются, и лица их почти неподвижны, поэтому особенно яркими оказываются такие моменты как смерть Иокасты, когда на лице героини возникает страшная гримаса.
Безусловно, «Царь Эдип» С. Озавы — это «театр представления». Однако в постановке в орбиту этого представления входит несколько разновременных слоев: на первом плане — основное действие, а на втором — разъяснение, дополнение, комментарий. Так воспринимается сцена, в которой перед зрителем разворачивается картина убийства Лайя на перекрестке трех дорог, представленных в виде трех лент кроваво-красного цвета. Так же иллюстрируется рождение Эдипа и отказ Иокасты от него. Символично решена и начальная сцена, в которой над землей, как вестники смерти, парят птицы. В обличьи птицы предстает и Сфинкс.
Идейная и символистская глубина гармонично обрамляется: страшная истина, к которой так стремится Эдип и которая шокирующе открывается в конце, предвосхищена в начале первого акта. Над сценой, заполненной страдающими и умирающими жителями Фив, словно рок нависла фигура человека — Эдипа, чье рождение, действительно, роковым образом определило судьбу города.
Вопреки авторским пожеланиям, диктующим стремиться к статике, здесь она преодолена. Преодолена не только за счет двуплановости самого представления, но и благодаря переменам акцентируемых участков сценического пространства, динамике действия и пластике второстепенных персонажей: хористов и танцовщиков. Последние нередко словно рисуют немые символические картины, придавая спектаклю еще бoльшую глубину.
Телеверсия вносит свои коррективы и добавления в постановочный «текст». Эти добавления имеют уточняющий, усиливающий характер. Крупные планы изуродованных чумой фивян (грим весьма реалистичен) производят сильное впечатление, так же как и ритм переключений крупных и общих планов. Театральная постановка в облике телеверсии по силе воздействия оказалась еще более впечатляющей, чем сценическое воплощение этой оперы-оратории.
Наталия Ренёва,
студентка IV курса
Опубликовано в «Трибуне молодого журналиста», январь 2008
